соседству. Я набила живот чипсами из халапеньо и картошкой фри, отдав Кэлу хрустящие корочки, а себе оставив мягкие, как пюре. Кроме того, он отведал чизбургер с беконом, из которого сочились горгонзолла и соус барбекю. А после мы, спотыкаясь и нетерпеливо теребя руками одежду, вернулись в комнату, где принялись наслаждаться друг другом, пока усталость не вырвала нас из клубка блаженства.

Интересно, думает ли он о том же?

Кэл смотрит на меня полуприкрытыми глазами с другого конца комнаты. Его кофе уже не кажется таким горячим, как несколько минут назад, поэтому он ставит его на прикроватный столик, а затем подкрадывается ко мне, как опытный и голодный хищник. Хоть я и одета в карамельно-коричневый свитер и темные джинсы, в его глазах, кажется, я выгляжу совершенно голой.

– Кексы и катание на санках, значит? – практически мурлычет он, обходя изножье кровати и сокращая расстояние между нами. – Ты правда этого хочешь сейчас?

Да.

Кэл ловко обвивает руку вокруг моего запястья и притягивает меня к себе так крепко, что я чувствую его эрекцию сквозь ткань одежды.

Нет.

Требуется всего пять секунд, чтобы его боксеры упали на пол, а мои колени коснулись пола. Когда я беру его ствол в рот, он в ту же секунду обхватывает руками мой затылок и откидывает голову назад с громким стоном, от которого у меня внутри все трепещет. Засунув член поглубже и сжав в кулаке толстое основание, я наслаждаюсь тем, как дрожат ноги Кэла и как его руки зарываются в моих волосах.

– Черт, Люси… черт, как хорошо. – Он шипит, мычит, двигает бедрами. – Боже, ты выглядишь так чертовски сексуально, стоя на коленях и принимая мой большой член своим милым ротиком. Такая хорошая девочка. Прилежная, милая девочка. – Из него вырываются непристойные слова, чередующиеся с бормотанием и стонами, и я дополняю их своими жалобными всхлипами.

Проходит всего несколько минут, прежде чем он кончает мне в рот.

А потом проходит еще два часа, прежде чем мы наконец выходим из комнаты.

Мы катимся на больших санях с огромного снежного холма, пока оба не переворачиваемся. Сквозь свой звонкий смех я чувствую, как крупные снежинки осыпают мою шерстяную шапку белыми хлопьями.

Я будто вновь стала ребенком: мои джинсы промокли насквозь и сползли. На улице комфортные ноль градусов, безветренно, а мои щеки растягиваются от радостной улыбки, которая еще долго не сойдет с моего лица.

Ребенок во мне кричит: «Еще раз! Снова!» Однако я одергиваю себя и вместо того запускаю в Кэла снежок.

Он отвечает тем же, и мы падаем навзничь у подножия холма.

Я бросаю на него взгляд и замечаю холодный румянец на его щеках, который распространяется к носу и окрашивает кончики ушей в ярко-розовый цвет. На лице появляется улыбка.

– Я отчетливо помню, как ты съезжал с холма у себя на заднем дворе, сидя на крышке мусорного бака и с пирожком во рту.

Кэл приподнимается на локтях, наполовину прячась в снегу.

– Вишневый. Самый вкусный.

– Ты подавился им, когда врезался в клен, – морщусь я сквозь смех.

Мы с Эммой тогда неуклюже помчались вниз по склону, всю дорогу поскальзываясь. Я почти уверена, что совершила что-то вроде маневра «остановись, падай и катись по склону» в надежде, что доберусь до него раньше и спасу ему жизнь.

К счастью, вишневый пирожок не стал причиной кончины Кэла.

– Я пытался работать в режиме многозадачности, – ворчит он, поправляя темно-синюю шапочку на покрасневших ушах. – Тот холм просто идеально подходил для подобных затей, вот только клен все испортил.

Я люблю это дерево.

Оно вызывает у меня чувство ностальгии.

И думаю, именно поэтому я люблю заниматься всем этим с Кэлом: ездить на санках, лепить снежных ангелов, кататься на колесе обозрения и есть банановый хлеб, пока у нас не заболят животы.

Моменты проходят, но они остаются в памяти навечно. Мы всегда можем воссоздать их, вернуть к жизни и сделать еще ярче.

Я встаю со снежной насыпи и хватаю Кэла за руку в тот миг, когда мимо нас пробегает ребенок с санками в руках. Случайно споткнувшись, мы падем и вновь разражаемся смехом. Перед тем как подняться обратно на холм, я хватаю пригоршню снега и высыпаю на голову Кэла.

Он поворачивается ко мне со свирепым взглядом.

Пожав плечами, я подмигиваю, но уверена, что это выглядит так, будто у меня на лице свело мышцы от холода.

И тут он делает выпад.

Я взвизгиваю и отскакиваю в сторону, но у Кэла ноги длиннее и быстрее, поэтому он все равно успевает схватить меня и перекинуть через плечо. Я снова вскрикиваю от притворного ужаса, а затем заливисто смеюсь. Из-за того, что я дергаю ногами, он теряет равновесие, и мы оба падаем в сугроб. За эту пару секунд Кэл умудряется прижать меня к себе и перевернуться так, чтобы я упала на него.

Он удерживает меня одной рукой, а другой делает снежок, который уже через мгновение швыряет мне в лицо. Вскрикнув, я начинаю плеваться снегом и вместе с тем смеяться. Кэл тоже какое-то время смеется, а потом целует меня, чем растапливает снежинки на моем лице. Мы оба таем – я обнимаю его за шею, а он проводит своим горячим языком по моим губам. В это мгновение мы забываем о мире вокруг.

Когда он отстраняется, у меня перехватывает дыхание от его красоты и от сероватого сияния, окружающего его в эту секунду. Он слегка улыбается и одним нежным касанием убирает прилипшую к моей щеке прядь волос.

Я сглатываю.

Боже, я люблю его.

Люблю и, возможно, никогда не переставала любить. Тогда это была подростковая влюбленность, поверхностная и неглубокая, пропитанная детскими фантазиями и поцелуями на колесе обозрения.

Сейчас все по-другому.

Любовь созрела, окрепла, превратилась в будущее, которое я могу себе представить как никогда. Прекрасная жизнь отражается в его глазах.

В их коричневых и золотых тонах я вижу сочетание тепла и света любви.

И мне хочется сказать ему о своих чувствах; я хочу излить свою душу, сидя в этом сугробе, пока на фоне слышны веселые крики и смех, а наши головы укрывают хлопья снежинок.

Но боюсь, что он не чувствует того же; боюсь, что он не испытывает боли, не истекает кровью и не тоскует так же, как я, так что в итоге решаю не портить этот момент.

Вместо этого я целую его, надеясь и молясь, чтобы он почувствовал вкус слов, застывших на моих губах.

Я люблю тебя, Кэл Бишоп.