— Давай лучше я на полу.

— Лежи, золотце моё. Спи — мне и здесь хорошо, — успокаивала девочку мама.

Домрачёва эти нежности выводили из себя. «Ладно, мы, — думал он, — приехали. Травят — понятное дело. Но эти чего припёрлись? Чего им дома не живётся? Сюсички!» Домрачёва бросало в дрожь при мысли о том, что это будет продолжаться три дня. Новая Костина выдумка наверняка помогла бы Степану Фёдоровичу. «Это скоро кончится, это скоро кончится, это скоро кончится». Но Домрачёву, который не знал о ней, пришлось засыпать с тяжёлыми, неприятными мыслями. Ещё и цикады прямо под окном распелись.

Ночью Степан Фёдорович неожиданно для себя проснулся. В глаза ему ударил жёлтый свет. Он сначала прикрыл их рукой, а когда они попривыкли, огляделся. Все, кроме него, спали мёртвым сном. Правда, ещё и Фёдор Аркадьевич бодрствовал в предбаннике. Он стоял под лампой и внимательно изучал пространство вокруг неё.

— Ты чего, бать? — полушёпотом обратился к отцу Домрачёв.

— Спи, спи, Стёп. Комар залетел — сейчас я его… — ответил Фёдор Аркадьевич, не отвлекаясь от охоты.

— Мешает, что ли? Комар-то? Давай, может, утром его? — жалобно спросил Домрачёв.

— Да как же утром? — не понимал Фёдор Аркадьевич. — Как ты спать будешь-то до утра?

— Ты, может, это… Без света?

Только сейчас он обратил внимание на кота, усевшегося на подоконнике. Тот тоже не спал. Глаза были шальные, уставшие, сонные: видно было, что спать хочет. Но он отчего-то ждал, пока хозяин закончит со своими причудами.

— Как же я тебе без света? — проговорил сдавленным из-за поднятой головы голосом Фёдор Аркадьевич.

— Кота, что ли, своего с цепи спусти, — предложил ему сын.

— Пап, спи, а? — обратился к Степану Фёдоровичу проснувшийся Костя.

— Ты сам спи, — ответил ему Домрачёв.

Вдруг раздался негромкий хлопок.

— Эх, — разочарованно выдохнул Домрачёв-старший, — зараза.

Степан Фёдорович поднялся, накинул на плечи халат и вышел в нём на улицу. Резиновый коврик у порога весь покрылся росой. Соседского дома не было видно: всё заволокло туманом. Степан Фёдорович мог разглядеть разве что мутный свет далёкого фонаря: он тихонько мерцал в вымокшем пространстве. Всё вокруг было синее, будто фонарь и подсветил эту белую пелену. Домрачёв сунул в рот сигарету и задымил ею, руки сложил на груди. Его немного трясло. Но он затянулся три раза — и сразу стало легче. Окурок себе под ноги выбросил.

Домрачёв вернулся в дом.

— Ты, Степан, куришь, что ли? — обратился к Домрачёву отец.

— Ну, — ответил Степан.

— Не знал, — досадливо ответил Фёдор Аркадьевич, опуская руку с полотенцем. — А я не знал, что ты на комаров охотишься. Вот теперь и знакомы будем, — кряхтя, сказал Степан Фёдорович и лёг на кровать рядом с матерью.

Фёдор Аркадьевич постоял неподвижно, посмотрел на ворочавшегося сына и вновь принялся размахивать полотенцем под потолком, гоняя комара. Затем устал, сел на кровать и сказал:

— Ну ладно, кровосос.

Домрачёв вспоминал эти дни и злился на себя теперешнего. Слишком уж мягким он стал. Чуть что, сразу тушуется: за своё никогда не постоит. Он смотрел на Бухаровского кота, и ему становилось мерзко. «Хорошо, — думал он, — что тот, с дачи, помер давно. И хорошо, что ещё при живом отце». Как тогда Фёдор Аркадьевич плакал. «Нечего к животным привязываться», — думал Домрачёв. — Надо было больше детям времени уделять». Кота, правда, не лучшая смерть постигла — лейкемия. Степан Фёдорович тогда удивлялся, как это у котов лейкемия может развиться. «Того и гляди тараканы раком болеть станут», — думал Домрачёв.

Последний год жизни белый у родителей дома жил. Последнюю неделю перед смертью он уже не ходил. Однако за день до гибели поднялся на передние лапы и пополз к лотку: задние совсем отнялись. Он лёг в свой розовый туалет и пролежал там до утра. Утром Фёдор Аркадьевич хотел положить его в переноску, а кот взгляд от него отвёл, будто стеснялся. Домрачёв-старший потрогал кошачье брюхо и понял, что неспроста он из последних сил к туалету полз. Фёдор Аркадьевич удивлялся тогда воспитанности кота. Это надо же: сил едва на работу сердца хватало, а он до туалета дополз, чтоб не гадить где попало. Фёдор Аркадьевич отвёз его в клинику; укололи кота, и не стало его. Когда Домрачёв-старший позвал сына в лес хоронить животное, тот засмеялся и сказал: «Что за глупости?» Тогда пошёл с дедушкой Костя.

Когда Фёдор Аркадьевич рыл могилку, он обратился к внуку:

— Достаточно, наверное.

— Да нет, — едва сдерживая слёзы, отвечал Костя (ему тогда уже семнадцать лет было), — давай ещё, дедушка.

Фёдор Аркадьевич посмотрел тогда на внука, а внук на него, и они поняли друг друга: не могут такого красивого, хорошего кота в могилу положить. У того ещё и глаза не закрылись. Как Костя ни пробовал их прикрыть, они вечно открывались.

Они вырыли кошачью могилку, встали возле неё и несколько раз по очереди отходили в сторону и подходили к ней, складывая руки у груди, — плакали.

Вечером же дома Степан Фёдорович подтрунивал над сыном. «Как это? Разреветься из-за мёртвого кота», — удивлялся он.

И теперь, вспомнив себя, расплакавшегося на кладбище, Домрачёв почувствовал отвращение. Но не успел он себя поругать, как в дом Нины и Гены вошла заплаканная Светлана.

— Рассказали уже? — зло спросила она Домрачёва.

— А чего молчать? — ответил он. Степан Фёдорович захотел вылить всю жёлчь на неё.

— Садись, Светочка, — пригласила её к столу Нина.

— Чего это вы, Светлана, скисли? Вы не бойтесь. Делать мне нечего — заявления писать? — Домрачёву доставляло удовольствие осознание собственной важности в этой ситуации. Он не понимал, что слёзы бедной женщины могут нести далеко не юридический характер.

— Да хоть распишитесь — всё равно, — сказала Светлана.

— Не зарывайтесь, дорогуша, а то ведь могу и написать, — с ехидной улыбочкой сказал Степан Фёдорович.

— Степан Фёдорович, — вмешалась Катерина, — кончайте грубить.

— А пусть грубит сколько влезет, — сказала Светлана. — Вы думаете, вы такой важный? — не выдержав, она обрушилась на Домрачёва. — Да чтоб вас куры обосрали такого важного! Думаете, у вас есть власть над этой ситуацией? Ограбили — значит одарили властью? Нет уж, увольте! Единственное в нашем мире, что может даровать власть, — это деньги. Так что вот, — она швырнула в его сторону красную купюру, — властвуйте, Степан Фёдорович, на здоровье.

Светлана очень сильно боялась, что Домрачёв напишет заявление на Фёдора, поэтому набросилась на него с упрёками. Принеси она деньги с мольбами, так тот совсем бы возгордился и раздавил её, как таракана. Домрачёв же смотрел на Катерину с Ниной. Они укоризненно глядели на него, и он решил отдать Светлане деньги. — Да что вы? На кой они мне? Оставьте себе, — Домрачёв пытался говорить искренне, но никак не мог отделаться от ехидцы в голосе.