— И где же он? — спросил Перец.

— Бежал. Бежал, сверкая закорками, как последний шлях. Под покровом тьмы, при свете Волосогляда. Так что теперь там Застенкер.

— Тем лучше, — зевнул Перец. — Одним гадом меньше. Но все равно, следует предпринять комбинированную атаку. И сверху и, так сказать, снизу. Взять в кольцо. По всем правилам военной науки. Поэтому ты…

Я, значит.

— Ты отправишься в Деспотат…

— А я как раз над материалами поработаю, — вклинился Тытырин, — к альманаху, к секретному поручению…

Это он, пожалуй, не вовремя сказал. Надо ему было потом как-нибудь отмазываться, а он поспешил.

— Не, Тытырин, — Перец сложил и спрятал нож-ложку, — ты тоже будешь участвовать, у нас теперь каждый штык напересчет. Так что и ты пойдешь.

Тытырин покорно кивнул.

— А теперь — спать. Завтра начинается операция. Назовем ее…

Перец задумался.

— Назовем ее кодовым именем «Снорри Эшенбах». Все, свободны.

Я отправился к себе, через морозный город, через небесное сияние, через ветер, потянувший с реки, через туман. Дома затопил печь и, не дожидаясь, пока все прогреется, забрался в спальник. Но долго не мог уснуть. Чего-то все думал… О превратностях своей жизни, о том, что случилась она у меня довольно необычная, но я в общем-то ею доволен, мало кому так повезло, что впереди просто куча времени, и, возможно, много чего еще интересного случится, и я все-таки буду сидеть, свесив ноги в тяжелые облака Мачу Пикчу…

Потом вспомнил, что нечего просто так валяться, стоит пойти поработать. Хотя бы полчасика. Когда еще время будет? Может, в том Деспотате застрянем. Или еще что.

Вылезать из теплого спальника не хотелось, но я все-таки заставил себя. Спустился в подвал, встал к станку. Рука ныла и мешала, но я все-таки посверлил. И пошлифовал. И почти закончил, да.

Под конец ладонь заболела так, что я бросил вообще все, выскочил на улицу и сунул руку в снег.

Помогло. Но ненадолго.

Интересно, что за дрянь ко мне прилипла?

На следующий день, где-то уже в районе полудня, мы с Тытыриным шагали по тундре. В Деспотат.

Я шагал легко, даже невзирая на большущий за плечами рюкзак. Соскучился по походам, соскучился по земле, по воздуху, которым можно дышать без опаски обжечь легкие. Мне было хорошо. Кипрей благоухал, песец пробегал, птица, скорее всего, гагара, летела.

Тытырин тащился за мной, изнемогая под грузом пишущей машинки и бумаги. Он оказался не силен в переходах и все время оглядывался. Думаю, лелеял надежду сдернуть, да только я следил за ним бдительно. Поэтому Тытырин молчал и шагал первым. Насвистывая что-то вызывающее и почесывая подбородок.

Кстати, у Тытырина стала расти борода! Раньше у него бороды не было, и он по этому поводу здорово страдал, поскольку настоящий славянский готик должен иметь бороду.

Я шел позади него и вспоминал последние дни.

Тытырин оказался не только дрянным поэтом, но и прозаиком. Прозайкой. Насколько дрянным, я не знал, а прозайкой точно.

После пленения Тытырин оправился быстро, полежал немного, отдышался, обошел город. С обхода принес просто-таки раритетную печатную машинку, чуть ли не с буквой «ять». Кроме машинки приволок пять пачек бумаги, чернильницу и перо.

— Писатель должен писать, — изрек он и сразу же засел за пишмашинку.

Тытырин творил в редком стиле славянской готики и, по его собственным уверениям, был большим специалистом в данной области. Имел тиражи, имел фэнов… Тогда я подумал, что все-таки он гонит. Рановато ему иметь фэнов и тиражи, и всякое такое. Но спорить не стал. К тому же щелканье машинки мне нравилось — действовало успокаивающе.

Сам Тытырин сказал, что у него теперь большое поле деятельности. Во-первых, он должен собирать материалы для исполнения секретного поручения, а во-вторых, начинает сочинать роман «Соломенный бердыш» — уже есть семь страниц плотного текста. Поэтому задействовать его на каких-либо работах просто недопустимо.

Вообще Тытырин освоился у нас очень быстро, чем подтвердил мои смутные догадки, что творческие работники по приспособляемости здорово схожи с тараканами. Вот отрежь таракану башку, только аккуратно, так он еще месяц может без нее жить и не париться, и без башки ему хорошо. Тытырину тоже. Голову мы ему, конечно, не стали отрезать, но приспособился наш пленник молниеносно.

Он удивительно легко воспринял горынов (все-таки фантазия есть даже у славянских готов) и решил переселиться к Хориву. Поскольку, сказал, для творчества ему нужна возвышенная обстановка, а в пещере Хорива как раз такая.

Перец тоже поморщился, но согласился. Потому что возложил на Тытырина секретное поручение: тот должен был написать историю Страны Мечты. Я возразил Перцу, мол, таковая уже есть, и даже больше чем история — эпос, который рассказывается изустно… Перец заинтересовался, и я поведал ему изложение Кипчака про то, как из неба сначала высунулась рука, затем вывалились разноцветные трубы, а из труб уже пошло-поехало…

Тытырин, пребывавший неподалеку, мой рассказ потихоньку записал пером. Перец меня выслушал и заявил, что это не история, и уж тем более не эпос, а сказки да вымыслы, пусть даже красивые и многозначительные.

— История — это то, что записано, — изрек Перец, и Тытырин подобострастно согласился:

— Совершенно верно, мастер! Вот если взять города… Датой их основания считается первое упоминание в летописи. Так что письменные свидетельства важны! Мы уйдем, книги останутся!

Перец кивнул.

Я не удивился — в последнее время Перец весьма интересовался будущим. Потомками, их мнением, своим местом в истории.

— Не хочу, чтобы потомки думали обо мне превратно, — заявил он сейчас. — Не хочу сгинуть в водовороте лет. Время все расставит на свои места. Но мне нужны свидетельства, беспристрастные и правдивые. Поэтому мне нужна история. И ее напишет начальник идеологического отдела Страны Мечты господин Тытырин.

Господин Тытырин с достоинством поклонился, и с тех пор его даже спросить ни о чем было нельзя, на все вопросы он отвечал, что ему надо работать. А над чем работал, не показывал. Мне лично казалось, что Тытырин просто лапшу нам на уши вешает.

Он даже себе питание особое требовал — заявил, что творческую деятельность следует подпитывать высококалорийными продуктами, содержащими фосфор. В частности, рыбами осетровых пород холодного копчения. Вроде как при холодном копчении выделяется вещество Омега-3, а от него происходит творческий экстаз.

Но осетровых ему не перепало. Перепали в основном частиковые и сельдевые, да и то в ограниченном количестве. Тытырин рожу корчил, но от консервов не отказывался. Не знаю, насколько они будили его творческие силы, но машинка клацала регулярно, в день наш летописец и романист съедал по банке кильки в томатном соусе и по две банки бычков. И с его славяно-готической рожи не сходило озабоченно-занятое выражение. Если бы я, к примеру, курил, то не удержался бы и обязательно ткнул в эту харю папироской.