– Чей? – Машка не удержалась-таки от вопроса.

– Дамы в белом, – сказала Анастасия. – Мефодий приказал его убрать на чердак, что, по-моему, крайне неблагоразумно. Подобные места очень негативно относятся к переменам. А портрет был частью дома.

– Его заказал мой брат.

– Заказал реставрацию, – дотошно поправила Анастасия, – которая и была проведена. Но сам портрет принадлежит этому месту и времени, когда все произошло.

– О, тетя Маша, – Григорий сделал большие глаза, – неужели вам еще не рассказали эту страшную и печальную историю? Надеюсь, вы призраков боитесь?!

– Не боюсь, – ответила Машка, сжимая нож. Столовый. Тупой. И с закругленным концом. Самое подходящее оружие для войны с привидениями.

– Этот дом изначально был мавзолеем любви. – Голос Стаськи звучал глухо и торжественно. – Его воздвиг молодой граф Струпинин для своей возлюбленной, которая трагически погибла в день свадьбы.

Печально.

И странновато. Зато понятно, почему дом вообще построили на острове. Самое подходящее место для уединения.

– Говорят, она была столь красива, что любой, стоило бросить на Ольгу лишь взгляд, навек становился ее рабом…

– Жуть какая, – пробормотал Григорий, и Машка согласилась с учеником. Жуть!

Один взгляд – и рабство. Не девушка, а Медуза Горгона какая-то!

– Но сердце ее было отдано графу. Следует сказать, что в то время он вовсе не был графом, второй сын в семье, он не имел права наследовать титул, и лишь после смерти брата…

…А странное совпадение.

После смерти Кирилла Мефодий получил и остров, и дом, и дело. А тот граф двухсотлетней давности – титул, который, надо полагать, тоже кстати пришелся.

– Ференц умер от чахотки, – пояснила Стася, точно услышав нехорошие Машкины мысли, – и произошло это много позже трагедии. Говорят, его настигло наказание божье. Он тоже был влюблен в Ольгу, но она ему отказала, предпочла менее знатного и состоятельного, но любимого.

– Может, этот Ференц кривым был, – вновь не удержался Григорий. Он откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, но Машка точно знала – наблюдает. За ней. За Анастасией, которая в порыве вдохновения мерила столовую шагами. За Мефодием. И за мамочкой своей.

Софья же Ильинична, поняв, что никто не спешит ее утешить, руку со лба убрала и села нормально.

– О нет, оба брата были красивы. Ольга предпочла Франца. А в него, к слову, была влюблена ее старшая сестра.

– Санта-Барбара какая-то. – Григорий раскачивался на стуле, опираясь руками о столешницу.

– Трагедия, – поправила его Анастасия. – Она, в отличие от Ольги, красотой не отличалась, зато была завистлива. И зависть, ревность толкнули ее на преступление. В день свадьбы гости долго ждали невесту… не дождались. Когда же решились взломать дверь, то обнаружили Ольгу мертвой.

Слово упало, и в столовой воцарилась странная тишина.

– Следствие постановило, что Ольга покончила с жизнью. Страшный удар для жениха, для родителей… самоубийцы обречены быть проклятыми. Их не отпевают, не хоронят на освященной земле, за души их не молятся…

Теперь она говорила речитативом, раскачиваясь из стороны в сторону. Жутковатое зрелище.

– Но Франц не позволил так поступить с невестой. Он забрал ее тело…

– Некрофил… – буркнул Григорий, проводя пальцем по пустой тарелке.

– …и похоронил любимую на острове. А сам выстроил дом, чтобы жить с ней рядом.

Безумие полное! Может, поэтому дом производит на Машку столь гнетущее впечатление?

– Однако, – голос Стаськи звенел, отзываясь в ушах головной болью, – его любви не хватило, чтобы коротать век в одиночестве. И спустя пять лет он женился на сестре Ольги.

Она картинно сложила руки на груди.

– И несчастная заблудшая душа вынуждена была смириться с предательством. Он женился на убийце невесты…

– Мрак какой. – Софья Ильинична налила себе вина и осушила бокал одним глотком. – Не хочу этого слушать. Федька, скажи, чтоб замолчала!

– Анастасия, и вправду, хватит сказок, – попросил Мефодий. – Настроение не то.

– Это не сказки! – Стаська, как показалось Машке, радовалась моменту. – Все так и было. Оттого неупокоенная душа и привязана к дому, оттого и показывается она тем, кто обречен на смерть. Мстит…

Во всем этом, на взгляд Машки, было мало логики, точнее, она отсутствовала вовсе. Но мнение свое Машка оставила при себе.

– Я серьезно занималась историей этого места, – добавила Стаська.

– Ага, байки деревенские собирала, – Григорий продолжал раскачиваться. – А чего не услышала, додумала сама… додумывать у тебя распрекрасно выходит.

Как ни странно, но на выпад этот Стаська не ответила, нахмурилась и отвернулась, а выражение лица сделалось обиженным.

Все же странная она.

А дальше… дальше появилась полиция. Двое в мятой форме, в старых плащах, на которых блестели капли воды. И эти двое долго бродили по дому, разглядывая и комнаты, и людей, шумно вздыхая, так, что сразу становилось ясно: не по вкусу им это подозрительное место.

Вопросы задавали.

Скучные. Одинаковые. И по лицам полицейских, и по вопросам Машка отчетливо поняла: дело закроют. Да и то, к чему копать, когда налицо самоубийство? Дамочка ведь в депрессии пребывала? Пребывала, о том вон обитатели дома преподробнейше рассказывают. Характером покойная обладала неспокойным, верно? Верно. И решения свои по десять раз на дню меняла? Было такое? Ах, Машка не знает, ну так тем более, надо людям верить. Опасное это сочетание: депрессия вкупе со скрытым алкоголизмом – в комнатах Греты тому нашли подтверждение в виде дюжины пустых бутылок и упаковки антидепрессантов, тоже, что характерно, пустой. Небось у дамочки-то приступ случился, жизнь ей не мила стала, вот она с ней и рассталась.

Чего огород городить?

Не привидение ж арестовывать, в самом-то деле!

Про привидение сказали со смешком, нервным таким, и Машка вдруг поняла – верят. И в самоубийство, и в привидение, и в то, что место это – дурное.

Тело забрали, и Григорий, оказавшийся вдруг рядом, вцепился в Машкин локоть, сдавил пальцы так, что Машка застонала.

– Вскрывать станут, – свистящим шепотом сказал Григорий. – Во внутренностях ковыряться. Знаешь, сколько в человеке кишок?

Он хотел сказать что-то еще, наверняка гадкое, отчего Машка, быть может, вовсе сон утратила бы, но появившийся словно из ниоткуда Мефодий прервал Гришкины разглагольствования.

– Вон пошел, – сказал Мефодий и ткнул его кулаком в бок.

– Не трогай ребенка! – моментально взвилась Софья Ильинична и, обняв сыночка, прижала его к массивной груди. – У Гришеньки стресс! Ему необходима помощь психолога.