но пустота, немота, глухота, и, кажется, они никогда не уйдут. Одиночество в комнате, полной людей. И словно нет надежды, совсем нет! Ни-ка-кой! Мы живем в мире, где, если ты ломаешь руку, все сочувствующе смотрят на твой гипс, но если ты говоришь, что у тебя депрессия, или панические атаки, или что ты хочешь умереть, все стараются уйти на другую сторону дороги. Мы живем в мире стереотипов. Воспринимаем то, что касается тела, но не разума. Когда у тебя что-то «ломается» в голове – другим непонятно. И… это – равнодушие чистой воды.

– Тебе на философский надо было идти, а не на стройфак… – сказала Элли. И, помолчав, добавила: – Отпусти меня и вылечишься. Все пройдет.

Мика открыл глаза. Было еще темно, за окном шел снег.

* * *

Как могло все так соединиться здесь, как вселенная привела в одну палату их троих: Стаса, Молчуна и его? У Мики это не укладывалось в голове, но ему стало казаться, что все совпало для того, чтобы свести его с ума. Те двое, вернув ему боль по имени Элли, перестали существовать для него, как и то, что происходило вокруг. Боль по имени Элли снова стала такой сильной, что все остальное потеряло значение. Мика не испытывал ни малейшего желания вставать с кровати и начинать новый день.

Через две недели тем не менее лекарства начали действовать, галлюцинации мучили реже и реже, но состояние было такое, словно мозг заморозили, словно он застыл студнем. Не хотелось ни думать, ни говорить.

Врач уверял, что все идет своим чередом и буквально через несколько дней к Мике начнет возвращаться радость жизни и все, что с этим связано, но Мика в это не особо-то и верил. Его перевели в другую палату со свободным выходом и без постоянного присутствия санитара. Теперь можно было ходить по коридору и видеться с родными. Несколько раз к Мике приезжали родители с Катей, и они общались в комнате для свиданий около пятнадцати минут. Мика надеялся, что, увидев их, он хотя бы обрадуется, но надежда была напрасной. Каждый раз они уезжали от него с такими печальными лицами, что он не выдержал, в конце концов, и попросил больше не приезжать, пока он не выйдет отсюда.

– Я болен, – сказал он им на прощанье, – врач объяснял, что мое поведение типично для такого состояния. Не могу видеть, как вы расстраиваетесь, что я не бросаюсь вам на шею и не выражаю никаких эмоций. Просто у меня пока их нет. Все будет хорошо. Надеюсь. Так врач говорит.

* * *

После отбоя Мика подолгу смотрел на потолок и ждал, пока не подействует снотворное. И был почти счастлив, просыпаясь, что не видит больше снов. Прошел месяц, и Мика чувствовал себя вполне сносно. Он читал, регулярно ходил на прогулки, ему разрешили писать, дали ручку, и он вечерами чиркал в блокноте, а по ночам разговаривал с сестрой. Чаще всего это был один и тот же диалог, который с небольшими вариациями повторялся из раза в раз. Начинался он с одной и той же фразы, которую говорил ей Мика:

– Когда я просыпаюсь, на самом деле я сплю и не могу проснуться. Мне нужно слышать твой голос, видеть тебя. Почему ты ушла, Эл?

– У человека всегда есть выбор, – отвечала она, – и мне пришло время сделать его: умереть в этой жизни и родиться в другой или жить обычной жизнью и умереть, уже без права на воскрешение. Я выбрала первое, потребовалась особая цена.

– Как всегда, я не понимаю, о чем ты. Говорят, со временем я справлюсь, рано или поздно справлюсь, но мне становится хуже с каждым днем. Когда мы встретимся, когда я умру? Попаду ли я в твой Город Снегов или меня отправят в какое-то другое место?

– Мика, тебе рано туда, а ко мне вообще… не надо… У тебя еще много дел впереди, и… – прошептала Элли.

– Я разговариваю сам с собой. Не знаю, кто я, забыл, кем я был. Смогу ли я любить кого-то как тебя? Я не чувствую себя живым, понимаешь? – крикнул он.

– Но ты – живой. У тебя есть жена и скоро появится дочь, ты нужен им, – возразила Элли.

– Они не нужны мне! – резко сказал Мика. – Эл, почему ты меня бросила? Я не знаю, как жить без тебя! Как ты так сделала, что я без тебя не живу, а существую!

Мика закрыл лицо руками. Плечи его дрогнули.

Она обняла его, гладила по волосам.

– Вернись ко мне, Элли. Ты же все можешь! Или забери меня. Пожалуйста, Эл… – бормотал он, и слезы невольно катились по щекам.

Обычно на этом месте он просыпался и долго смотрел в темноту, пока за окном не начинался рассвет. Но сегодня их разговор не закончился.

– Я всегда буду любить тебя, братишка, всегда-всегда, – сказала Элли, – между нами могут быть океаны, но ты знаешь, что я люблю тебя[13].

– Мы так решили с самого начала, ты и я будем всегда жить в сердцах друг друга[14], – отозвался Мика.

– Отпусти меня и вспоминай светло, пожалуйста. Грань между реальностью и фантазиями очень тонка, но тебе нужно быть на той стороне. На моей ты долго не протянешь. – Элли взяла его за руки: – Возвращайся в свой мир, братишка. Я буду оберегать тебя, буду рядом, когда понадобится. Отпусти и освободишься сам.

Мика посмотрел на нее.

– Знаешь, кто ты, Элли? И кто ты для меня?

– Призрак?

– Ты – волшебница, Эл. Ты всегда будешь моей волшебницей.

Она улыбнулась, разжала руки, сделала шаг назад и прыгнула с обрыва. Мика услышал всплеск воды и через несколько секунд смех Элли.

Он подошел к краю и посмотрел вниз, уже зная, что там никого нет. Поверхность воды выглядела ровной и гладкой, словно здесь не бывало ни течений, ни волнений.

Мика открыл глаза. Светало. Он встал с кровати и выглянул в окно. Слева сосновый лес, справа, вдалеке, – город. Шел то ли мокрый снег, то ли дождь – мелкая морось. Мика смотрел в серую мглу, и в голове звучали строчки:

Он как будто хотел мне что-то сказать,

Поведать тайну как старому другу,

Я промок, был рассержен и закрылся в комнате.

Ждал, когда он уйдет. Уходи, дождь, ты никому не нужен.

Город исчез, жители стали птицами, а принцесса

С белыми волосами и глазами цвета воды

Ждет в своем замке на облаке, но я не приду.

Уходи, дождь, я знаю эту историю,