— Катя, — рычит он. — Говори уже!

Чувствую, как окаменело его тело, а в глазах застыло напряжение вперемешку с тревогой, поэтому быстренько добавляю:

— У меня бесплодие…вот…

— Бллллл*****… - выдыхает Паша, запрокидывая голову.

— Ты…не обязан со мной мучиться…я все-все понимаю… — ломающимся голосом произношу свою мантру, а сама во все глаза наблюдаю за ним.

Он будто не слышит.

Сгребает мои волосы и целует мой лоб, рвано выдохнув. Выпускает моё лицо и очень медленно идёт к умывальнику, бросив тихое:

— Трандюлина…

Открывает воду, глядя на своё отражение. Наклоняется, плеща её себе в лицо. Взяв бумажное полотенце, он прикладывает его к лицу, развернувшись ко мне. Смотрит оттуда и хрипло спрашивает, швыряя полотенце в урну:

— Кто тебе сказал?

— Эм… — собираюсь я с мыслями. Прикладываю руки к пылающим щекам и говорю. — Врач…

— Что за врач? — грозно требует он.



— В поликлинике… — отвечаю, замявшись.

— Когда?

— Сегодня…

Благов проводит рукой по волосам и протягивает её мне. Молча подхожу, глядя на третью пуговицу его рубашки. Ковыряю её пальчиком, боясь поднять глаза. Он подталкивает меня к зеркалу и становится позади, упёршись руками в умывальник по обе стороны от меня. Я чувствую своими бёдрами его бёдра. Его грудь касается моей спины. Наши глаза встречаются в отражении. Его глубокие карие. Острые и очень серьёзные. Мои голубые девчачьи и какие-то наивные. Я такая белокожая и белокурая, тоненькая, а он смуглый и черноволосый. Большой. Его кожа светится здоровьем. Он такой яркий, живой. Мы просто шокирующе разные. Я никогда не смотрела на нас вот так, со стороны.

Этот контраст заставляет моё сердце биться чаще. Смотрю на него, как заколдованная, моля о чём-то, сама не знаю о чём. Это самый важный момент в нашей жизни. Если мы выйдем отсюда порознь, я никогда уже не буду прежней.

— О чём ты думаешь? — спрашивает Благов, впившись в мои глаза своими.

— Я…боюсь… — шепчу хрипло.

— Чего? — спрашивает он, продолжая выкачивать из меня кислород.

— Не знаю…будущего… — с отчаянием выдыхаю я, чувствуя, как увлажняются глаза. — Без тебя…и без…без детей…

Благов склоняет голову и целует моё плечо, накрывая ладонью мой пустой живот, от чего у меня с ресницы срывается слезинка.

— Ну, вот же я, с тобой… — говорит он, шумно втягивая в себя мой запах. — С детьми или нет, мне без разницы.

Я закрываю глаза, не в силах это выносить. По щекам бегут слёзы.

— Не плачь, дурочка моя… — эмоционально шепчет Паша, сжимая меня в руках и пристраивая голову на моём плече. — Мы с тобой живы и мы, блин, встретились. Это самое главное.

Киваю, плача в открытую. Откидываю голову на его плечо, молчаливо требуя целовать меня.

— Тссс…Пушистик… — бормочет он, собирая губами мои слёзы. — Всё у нас будет, я тебе, бл*ть, обещаю!

Я хочу слышать больше успокаивающих слов от него. Пусть продолжает. Если и есть слова, которые могут меня успокоить, то это только те, что скажет мне он.

— Кать… — уткнувшись носом в мою щёку, зовёт он. — Ты меня слушаешь?

— Ддаа… — икая, подтверждаю я, пытаясь открыть глаза.

Паша целует мой висок и твёрдо говорит:

— У моих знакомых каждая третья жена бесплодная, а потом рожают целыми пачками! Так что, если ты хочешь от меня ребёнка, ты его получишь? Поняла?

— Я ннне твввоя женнна… — подмечаю эту важную деталь.

Благов начинает ржать так, что его грудь колышется. Открывая кран, он в неверии бросает:

— Ты просто на глазах борзеешь…

— Заключение получила? — спрашивает Паша, не успела я сказать "алло".

— Получила, — вздыхаю, изучая содержимое своего спортивного рюкзака.

На самом деле, заключение столь удручающее, что я на некоторое время пала духом. Последние два дня я проходила комплексное обследование в одной московской клинике, и это оказалось не так утомительно, как я думала. Меня практически водили там за ручку. Боюсь представить, сколько это стоило. Мне назначили шестимесячный курс лечения, после которого станет ясно, смогу ли я хоть каким-нибудь образом сама забеременеть и выносить ребёнка.

— Скинь мне на почту заключение и анализы, — велит этот делец. — Хочу зайти в одно место, проконсультироваться. Чем ты занята?

Закатываю глаза.

Вчера рано утром он улетел в Нью-Йорк. У его друзей недавно родился сын и Паша должен стать крёстным отцом.

— Вещи собираю… — сообщаю ему, зажав трубку между плечом и шеей.

— Куда это? — спрашивает он, а я слышу гудки серен и кучу всякого информационного шума у него на заднем плане. Может, это поехали охотники за приведениями? Я тоже хочу побывать на Манхеттене. Очень-очень. Он сказал, что в следующий раз мы поедем вместе.

— Хочу поехать со Светой на дачу к её родителям… — сообщаю послушно, укладывая своё бельё. — Мне вообще-то и здесь хорошо, просто…

— Что такое?

— Мне одной ночевать как-то…страшновато…я не привыкла к таким большим пространствам…

— Ага, ты привыкла жить в картонной коробке, я в курсе…

— Я серьёзно… — дуюсь обиженно. — Я привыкла спать с тобой!

— Я скоро вернусь, — вздыхает он. — Потерпи…

— Ладно… — капризничаю я.

— Не дуй свои губки, Пушистик. Я соскучился.

Улыбаюсь, как чеширский кот.

— Нечего было без меня уезжать… — продолжаю капризничать.

— Нечего было резину тянуть, — не реагирует он.

Я только вчера записалась на очередь в рязанскую миграционку. Мне туда нужно через две недели.

— Как…эмм…малыш?.. — спрашиваю, передразнивая его состроив рожицу.

Застёгиваю рюкзак и выношу его в коридор, ухватив за верхнюю ручку.

— Маленький и сморщенный. Наши дальтоники получатся лучше.

Начинаю ржать, потому что на заднем плане у него возмущается приятный мужской голос:

«Ты охренел так про моего сына говорить?!»

Я просто ухахатываюсь. Ну, потому что это до неприличия грубо и так по Благовски.

— Как его назвали, Грубиян? — спрашиваю, усаживаясь на полку в прихожей.

— Львом.

— Хорошее имя…

— У нас будет ещё лучше… — в открытую стебётся он.

«Пошёл ты.». — гласит всё тот же голос за кадром. — «Скажи это Лианке».