Наступило лето. Новостей о Кэти не было. Лика и Никита существовали параллельно, почти не пересекаясь. Никита пропадал в командировках. А в редкие приезды они с Митей иногда вместе гуляли с Хоббитом. Никита с нежностью смотрел на вытянувшегося красивого юношу, в которого постепенно превращался нескладный подросток, и думал о том, что, возможно, Агата ещё разглядит в друге детства свою любовь.

Во время одного из разговоров вдруг случайно всплыло имя Кетеван. Митя вдруг отчего-то очень обрадовался:

— Ты её тоже знаешь? Моя мама раньше работала с ней в одном отделе. А недавно Кетеван вдруг прислала ей письмо. Знаешь откуда? Из Грузии!

— Надо же… — удивился Никита.

— Да! Она туда уехала к бабушке и пишет, что совершенно счастлива. Что нужно было раньше поехать на родину предков…

Никита слушал его и ощущал, как чувство вины исчезает, словно вода на жарком солнце. Настроение его, в последнее время ставшее привычно невесёлым, заметно улучшилось. Он приобнял Митю за плечо и искренне сказал:

— А ты знаешь, Дмитрий Ильич, уже не в первый раз замечаю, что ты помогаешь мне многое понять, приносишь добрые вести и заставляешь улыбаться. Спасибо тебе, Мить.

— Я? Мне? — не поверил и смутился тот. А потом вдруг и вовсе вспыхнул и выпалил: — А ты — мне! И вообще — ты мой лучший друг! — Он задумался на миг и поправился: — Ты и Агата. Я вас очень люблю.

— Мы тебя тоже, — улыбнулся Никита. И неожиданно почувствовал, как тепло и хорошо стало ему от этого «мы». До конца прогулки он был задумчив и молчалив, стараясь не расплескать это новое для него ощущение, чтобы потом, дома ещё раз прислушаться к нему. Но Митя, казалось, не замечал этого. Он делился новостями, рассказывал, что собирается поступать в тот же институт, который окончил Никита, и спрашивал совета о том, какой факультет выбрать. Никита отвечал и даже давал какие-то советы, но, спроси его потом, что именно он говорил другу, ни за что не вспомнил бы. Очнулся он, когда уже у подъезда Митя спросил:

— А за тетрадками мне сейчас зайти?

— За тетрадками? — не понял Никита.

— Ну да, за твоими институтскими конспектами! Ну, с курсов подготовительных!

— А… да… — сориентировался Никита, поняв, что, видимо, пообещал Мите помощь в поступлении. — Ты знаешь, Мить, они, по-моему, у родителей. А, может, на даче. Давай так, я их найду и привезу тебе туда, если они здесь. Или отыщу их там и отдам тебе. Договорились?

— Договорились! — просиял своей открытой улыбкой Митя. И Никита вспомнил, что сам был таким счастливым, открытым и весёлым несколько лет назад. А кажется, что с тех пор прошли десятилетия. Вроде бы и не случилось ничего страшного, ну, страна уже другая — поступал он ещё при Союзе, ну, женился неудачно, а потом ещё и связался с Кетеван, за что себя ужасно корил, но ведь ничего особенного, всё как у всех. А ощущение, что всё не так и всё не то… Словно проживает какую-то чужую, не свою жизнь, носит одежду с чужого плеча. И эта одежда жмёт, трёт, мешает, а он всё упорно надевает слой за слоем, от чего уж и вовсе невыносимо. Кажется, чего уж проще? Сними эту чужую одежду. А не получается. Так и ходит в ней, спит, ест, работает тоже в ней. Хотя вот работа всё же не чужая, его. Только там ему интересно, там он чувствует себя нужным и увлекается так, что даже перестаёт замечать эту надоевшую чужую одежду. А потом выходит с завода или возвращается из командировки — и всё заново. Неужели теперь так будет всегда?

Эти мысли вытеснили тёплое непривычное чувство, появившееся чуть ранее. И домой Никита вернулся, забыв о чём хотел подумать. Осталось только беспокоящее ощущение чего-то невыполненного.

Год промчался быстро. Почти всё лето Никита был в командировках, на дачу ездил всего пару раз. Ни Мити, ни Агаты там не видел: соседка сдавала экзамены, а друг уехал в спортивный лагерь. В сентябре Никита узнал от родителей, что Агата поступила в институт. Он и не сомневался, что всё так и будет, но отчего-то очень обрадовался. Даже настроение целый день было хорошим.

Осенью Лика, наконец, ушла от него. И Никита впервые за долгое время почувствовал себя, словно снял чужую мешавшую одежду, которую он носил так долго и от которой ужасно устал. Хотелось потянуться неторопливо, со вкусом, и почувствовать каждую клеточку тела, каждый уголок души.

Только Хоббита не хватало. Как ни просил Никита Лику, чтобы она оставила ему бульдога, как ни призывал понять, что с ним псу будет лучше, бывшая уже жена не согласилась и Хоббита забрала. И теперь Никита возвращался в пустую квартиру, где его никто не ждал.

Первое время Никите казалось, что Хоббит просто разоспался в комнате, на хозяйской кровати, как с ним иногда бывало. Но он тут же вспоминал, что смешной ласковый пёс, которого Никита долгое время считал своим и который тоже привык и привязался к нему, теперь вовсе и не его, а только Ликин. И Никита иногда ходил к дому тестя и тёщи, где теперь всё чаще гостил бульдог, когда хозяйке было совсем уж не до него. Бывший тесть даже время от времени звонил, сообщая, во сколько они с псом отправятся на прогулку, чтобы дать зятю возможность повидаться с Хоббитом. Но потом Лика случайно увидела одну из таких встреч, закатила отчиму страшный скандал, и тот, явно смущаясь и тяготясь ситуацией, попросил Никиту больше не приходить. Лишних проблем для тестя Никита не хотел и согласился, хотя по Хоббиту по-прежнему скучал.

Зимой Никита впервые полетел в Индию. Командировка туда считалась престижной и многообещающей: брали только лучших специалистов. И Никита почувствовал себя польщённым, хотя вообще-то не слишком нуждался в явном признании своих заслуг.

Индийские коллеги встречали их очень радушно, приём следовал за приёмом, экскурсия за экскурсией, даже голова шла кругом от насыщенной программы. И это отвлекало от одиночества, которым Никита скоро стал тяготиться, хотя и понимал, что скучает не по Лике, а только лишь по Хоббиту. Осознание этого вызвало у Никиты лёгкую грусть: было странно, что забавный бульдог оставил в его сердце гораздо более глубокий след, чем жена.

После Индии всё вернулось на круги своя. Только старшие коллеги стали общаться с ним как с равным, явно выделяя среди других молодых сотрудников, впрочем, очень немногочисленных: ведь ровесники Никиты после институтов старались если не уехать за границу, то хотя бы устроиться на совместные предприятия или в частные фирмы, где платили не в пример больше. Но Никита чувствовал себя на своём месте и менять свою работу не хотел, хотя институтские друзья время от времени звали к себе. Именно на заводе он теперь чувствовал себя нужным и полезным, а потому приходил раньше всех и уходил одним из последних. Немолодые вохровцы, дежурившие на входе, скоро стали звать его термоядерной помесью ранней пташки и полуночника и при встрече и прощании жать руку, что в их среде было знаком нескрываемых симпатии и признания.

Часто в почти пустую, но зато собственную квартиру Никиты наведывались друзья: Виктор и братья Соколовы. С ними обычно приезжали и их девушки: каждый раз новые у Виктора и постоянные у братьев. Обязательно приглашали кого-нибудь и «для Ника», как выражались друзья. Никиту эта формулировка коробила, но знакомиться он соглашался. Когда тебе немного за двадцать, странно думать, что жизнь закончилась после неудачного брака. Никита и не думал. Он даже несколько раз приглашал девушек на свидания, но пока ничего серьёзного из этого не получалось. Всего лишь незначительные связи.