через пространства. Но он слышал его, внимал ему, ловил эти звуки! И чем сильнее прислушивался, тем сильнее становился этот голос, все яснее и настойчивее повторял одни и те же слова.

И вот Апраксин стал различать их: «Освободи меня, разверни покрывала, и ты увидишь, как я молода и прекрасна! Ты полюбишь меня и станешь мужем моим, а я стану женой твоей и пробуду с тобой, пока ты жив. Я исполню твои желания, я выведу тебя на дорогу удачи, с которой ты уже никогда не свернешь! Выпусти меня, и я подарю тебе такое счастье, о каком ты не мечтал никогда!..»

Еще были заветные слова, которые он должен был повторить. Его умоляли и заклинали произнести их во спасение!

И Лев Апраксин, тридцатилетний археолог из Ленинграда, произнес:

– Волей Господа прощающего отпускаю тебя на волю! Ты свободна!

И вдруг мумия ожила. Она задвигалась в тесных кожах, на которых были начертаны едва различимые слова из Писания, обрекающие несчастного на вечные муки. Что-то живое оказалось в этом проклятом коконе, и он услышал стоны – женские. Апраксин понял: не разрежь он эту проклятую оболочку, тот, кто в ней, просто-напросто задохнется. Он поспешно достал из кармана перочинный нож, открыл его и стал торопливо разрезать одну кожу за другой, сдирать их, как листы с кочана капусты. Скоро движения спрятанного человека стали куда интенсивнее, быстрее, уже можно было прочесть под кожами очертания рук и ног, бьющихся в тесной клетке. Апраксин не думал о том, что в эти минуты, может быть, он совершает святотатство, не задумывался, что такого просто быть не может в реальном мире, в котором он прожил всю свою жизнь, что он перешагнул в мир запредельный – и теперь на свой страх и риск действует там. В темной чаще, среди беспокойных теней, как несчастный Орфей, шедший выручать свою любовь в страну мертвых. Нет, ничего его не беспокоило! Хотелось только одного – освободить ее. Он уже знал, что в кожах замурована женщина и она изменит всю его жизнь. И когда он разодрал последние кожи, развалившиеся в его руках, то увидел то, что уже никогда не ушло из памяти. Еще секунды назад изломавшая себя в тесной оболочке, помогавшая ему, своему спасителю, что есть силы, с одной лишь целью – вырваться, освободиться, она лежала перед ним обнаженная, с тяжело вздымавшейся грудью и смотрела, как слепец, вдруг с ударом грома и блеском молнии получивший дар видеть. От ее молодого обнаженного тела, по которому пробегали перламутровые отблески, шел удивительный аромат – нездешний, волшебный, райский…

– Кто ты? – ошеломленно спросил Апраксин.

Она смотрела ему в глаза, и вся его жизнь менялась в эти мгновения. Она порабощала его. Он уже понимал, что эта женщина станет владычицей его жизни. И это предощущение было наслаждением. А потом улыбка осветила ее лицо.

– Я та, которую ты полюбишь; я та, которая теперь будет с тобой и станет служить тебе, – она говорила неровно, еще прерывистым было ее дыхание. – Я сдержу данное обещание, будь в этом уверен. А теперь иди и дай мне перевести дух. Жди меня – скоро я стану твоей наградой, очень скоро…

– Как зовут тебя, моя царица?

– Лилит… Иди же… Ступай… Жди меня…

Возвращаясь в палатку, он едва ли верил тому, что с ним произошло. Да и как можно было в такое поверить? Ожившая мумия? Прекрасная дева, зашитая в дубленые кожи и заточенная под могильной плитой? Проклятая и пролежавшая там века? Явившаяся ему в несравненной, с ума сводящей красоте и наготе? Разве такое может случиться с человеком в двадцатом атомном веке? Такое происходит только в сказках, которым сотни и тысячи лет, в сказаниях и мифах, в дивных легендах, которые повествуют о жизни богов и героев. В современном мире таким чудесам места нет.

Так он думал, пока не увидел, как от развалин замка к нему идет обнаженная женщина, по телу которой пробегают перламутровые и серебряные отблески, словно она была выплавлена из какого-то небывалого металла. Апраксин понял, что не прав, чудеса могут происходить и в его время, с ним, трезвомыслящим атеистом. Он уже знал, зачем она идет и что сейчас будет. Женщина остановилась недалеко от потухшего костра и протянула в его сторону руку. Он сбросил с себя одежду и двинулся к ней. Не говоря ни слова, они сплелись руками, телами и в затянувшемся поцелуе опустились в траву… Она была наездницей, упругой волной медленно и нежно танцевала на нем, плыла над ним, все быстрее и яростнее, и ее длинные медные волосы то захлестывали ее лицо, то открывали его, обнажая улыбку, хищный и одновременно нежный блеск зеленых глаз, и он тонул в ее любви, ничего более не желая…

Она упала на него, коснулась его губ и сказала:

– Ты сейчас подарил мне то, без чего я погибала столетие за столетием. Ты подарил мне жизнь…

– Я не понимаю, – прошептал он.

– Придет время, и ты поймешь. За нами наблюдает один из твоих друзей, – продолжала она, – я сделаю так, чтобы он забыл о нас, а ты сделай так, чтобы я оказалась рядом с тобой, когда мы вернемся в твой привычный мир.

– Я сделаю все, что ты просишь. Только не уходи от меня – никуда и никогда.

– Я не уйду от тебя – буду с тобой всю жизнь. Даю тебе слово, клянусь силами неба и земли, я пройду с тобой этот путь. Я обещала им быть паинькой, и я буду паинькой.

– Кому ты обещала? – спросил он.

– Хозяевам вселенной, – неопределенно, с той же улыбкой ответила она.

Что позже увидели друзья Льва Апраксина? Что узнали? Его не поразило исчезновение мумии. Зато он купил женскую одежду в местном сельпо и как можно скорее свернул экспедицию. В поезде он то и дело пропадал куда-то, а на вокзале в Ленинграде рядом с ним оказалась красивая женщина, которую прежде никто не видел. Он бросил археологию, старых друзей по науке и в течение нескольких лет стал знаменитым антикваром. Сокровища просто сыпались ему в руки как из рога изобилия. Рядом с ним годы напролет была все та же женщина. А потом, когда Лев Апраксин постарел, ее вдруг сменила другая – дочь. Куда делась первая, никто не знал. А когда умер сам Апраксин, то исчезла и дочь той женщины. Зато в мастерской по восстановлению картин, скульптур и антикварной мебели появился уникальный манекен. Но простоял он там недолго. Его купил заезжий