Ася стояла возле двери ни жива ни мертва. И испугали ее вовсе не крики Клавы и Миши. Талисман, висящий на груди, вдруг больно кольнул в сердце и стал таким холодным, что терпеть невыносимо. Миша вышел из комнаты с рюкзаком, когда она теряла сознание. Он подхватил ее, усадил на стул. Клава охнула и скомандовала немедленно поставить на огонь чайник и принести тонометр.

Едва придя в себя, Ася попыталась встать и уйти, но Клава своим широким телом перекрыла входную дверь.

– Значит, так, голубчики, – скомандовала она. – Значит, так, дорогие мои жених и невеста, вы ж понимаете, что распишут вас не раньше зимы. Оно, конечно, если глупостей не натворите и ляльку не заделаете. Тогда по экстренному… а может, уже приспичило? Чего покраснели? Вам, мои дорогие, в институт поступать, забыли? На что жить собираетесь? Я, конечно, не против, пусть Ася у нас остается, но прописывать ее не буду. Предлагаю сейчас, пока лето, тепло, на даче вам пожить. Там воздух, речка, лес. Заодно уберетесь и огород пощиплете. Я заперла там все наспех. Поезжайте, а потом разберемся, кто куда.

Когда они, ближе к вечеру, уехали, Клава раскисла.

– Сыночка, – плакала она, присев на кухне, – никого у меня, кроме тебя, нет. Я же тебе добра хочу. Книжки все собирала сберегательные, на предъявителя, чтобы выучился, чтобы женился как человек, чтобы в костюме и галстуке и невеста чтоб в белом, а не эта сыроежка… а-а-а-а, – в голос зарыдала она. – Но ничего, порезвишься с ней, может, еще передумаешь. Надо бы к Вениамину сходить и самой убедиться, правду ли эта малахольная Аська плетет. Убедиться и предупредить: если вздумает приемыша оставить без кола без двора, так я этого не позволю.

Она утерла слезы полотенцем и только тогда заметила, что оно грязное.

– Тьфу, пропасть, вонючка какая! – И швырнула полотенце на пол.

Ребята медленно шли к вокзалу. Ася еле волочила ноги. Миша пытался убедить ее, что надо вернуться к ним переночевать, а на дачу поехать утром, но Ася скорее бы тигру в пасть отправилась, чем оказалась сейчас рядом с Клавой. Чувствуя неправду за километр, Ася старалась не общаться с «клаваподобными». Их бранные слова, их истеричные интонации впивались в мозг, но еще противнее было их лицемерие и полное отсутствие совести.

По дороге они заскочили в магазин. Денег хватило только на хлеб и молоко.

Темный дом среди веселой россыпи огоньков дачного поселка казался дверью в пустоту. Они вошли. После дождливой весны в комнатах было сыро и холодно.

– Ну-ка, Аська, помоги. Открывай печку, а я сейчас дров закину. Как затопим, сразу уютней станет.

– Миш, а мама твоя не приедет? Вдруг опять передумает и нагрянет прямо сейчас?

– Не беспокойся, я ее знаю. Она теперь к воскресенью только появится. Ей же на работу с утра.

Миша присел возле печки на старую оленью шкуру. Полустертая, шкура лежала здесь, сколько он себя помнил. Мать когда-то достала по великому блату, не зная, что олений мех линяет в тепле. В результате шкуру «выселили» на дачу.

– Давай, хозяйка, корми мужика. – Миша улыбнулся.

Ася выложила на тарелку хлеб и налила молока в кружки.

– Погоди, я сейчас. – Юноша поднялся и вышел за дверь.

Минут через десять он вернулся с игрушечным пластмассовым ведерком, полным клубники.

– Ну-ка, попробуй! Это с нашего огорода. Мама в теплице выращивает. Смотри, какая большая!

Сидя на шкуре, они ели хлеб с клубникой и пили молоко. Асе казалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела. К слову, она и не помнила, когда и что ела до этого.

Подложив под голову диванную подушку, брошенную на пол, Ася долго смотрела на огонь, а потом заснула. Миша тихонько, боясь разбудить, снял с нее босоножки, укрыл пледом и, не удержавшись, поцеловал в губы, пахнущие клубникой и молоком. Ася не проснулась. Он уткнулся носом в ее затылок, обнял покрепче… и неожиданно отдернул руку. Аськин талисман вывалился из-за ворота майки и зажужжал под пальцами, словно пойманная муха. Миша ухватил его за кончик, и жужжание прекратилось. Он привык, что эта штука всегда на Асе, но никогда не верил, что она становится то теплее, то холоднее. Странная палочка, и значки на ней странные… Он вспомнил, как удивился дед, когда впервые увидел палочку на Асиной шее. Что он знал об этом талисмане? Теперь уже не скажет… Надо бы найти объяснение, почему секунду назад эта палочка, как живая, дрожала в руке. Объяснения не нашлось, и Миша заснул.

Спали они долго, до тех пор пока полуденное солнце, продырявив острыми лучиками ставни, не начало щекотать им носы. Ася проснулась первой и чихнула. Миша тоже чихнул и только потом проснулся. Покрытые налипшими волосами от старой оленьей шкуры, они напоминали дикобразов. Миша скорчил рожу и зарычал:

– Я снежный человек и очень люблю девочек, которые едят клубнику и пьют молоко! – Он схватил Асю за запястья, прижал к полу и принялся целовать.

– Мишка, ну перестань. – Ася отбивалась, хохоча, а он целовал ее и не мог остановиться.

Старая оленья шкура разлезалась по швам. «Ну, что же вы, как дети, право. Имейте совесть! Сейчас лопну», – казалось, жаловалась она. В конце концов она действительно лопнула – в тот самый момент, когда произошло чудо и две человеческие половинки соединились в одно целое.

Затем, испытывая неловкость от обуревавших вопросов и не решаясь задать их вслух, Ася и Миша отпрянули друг от друга. Но очень скоро забрались в сырую кровать голышом, чтобы продолжить поиски ответов.

Неужели произошло то самое, вокруг чего так много запретов и мифов? Почему человеческое тело устроено так неудобно? Почему не было крови? Почему больно? И самое главное: куда делось то сладкое облегчение, которое они испытали, целуясь взасос и обнимаясь до беспамятства?

Клацая пружинами, старая кровать вопила о пощаде. Вместо серьезного отношения к серьезному делу эти двое вдруг затеяли «подушечную» войну. Нахохотавшись, напрыгавшись, они наконец слиплись голыми животами, повторяя пройденное. На этот раз получилось гораздо слаженнее и приятнее.

Если бы в тех самых животах не заурчало от голода, они бы и не встали с кровати. Но голод не тетка, и Мише пришлось наскрести какие-то копейки в маминой сумке, валявшейся на кухне, оседлать велосипед и отправиться на станцию за хлебом и молоком.

Когда Мишка укатил, Ася отправилась в огород за клубникой. Быстро набрала полное ведерко и пошла к дому мимо елки. Нижние ветви, разросшиеся и колючие, почти лежали на земле. Несколько веток, довольно больших, были сломаны. От елки пахло смертью. Ее родители погибли в новогоднюю ночь, и с тех пор запах хвои соединился в голове с бедой. С недавних пор с бедой соединились и ландыши.

Ася ускорила шаг и поднялась на веранду. Вытащила из дома кресло-качалку, уселась и стала смотреть на небо. При каждом качке верхушка елки втыкалась в пушистое брюшко облака, похожего на зайца. Закатное солнце, вспыхнув, как зажигалка, вдруг подпалило ему лапы. Ася прикрыла глаза и продолжила фантазировать. Вот возьмет и нарисует картину, на которой будут елка и облако-заяц. В темную зелень елки она впишет знак со своего талисмана – тот, что похож на буквы А и М, соединенные друг с другом. Его значение она давно поняла, а теперь и подавно: «Ася и Миша forever». Ася улыбнулась и нащупала талисман на груди. Он был очень горячим, и вдруг она чуть не свалилась с кресла: от елки к ней шла царевна из детских снов, сияя золотом царских одежд. В руках была книга, которую она протягивала ей.