— Да. Возможно…

Наступила тишина. Малинче осторожно слезла с колен, села рядом на краешек стула, подперла подбородок ладонью и глянула на дона Эрнандо. Взгляд у того остановился — он словно заглянул в какую-то недоступную даль. Это зрелище, по-видимому, всерьез заинтересовало его.

— Пришли бы другие. Тот же Панфило де Нарваэс… Нас уже ничто не сможет остановить. Мехико все равно будет сметен с лица земли.

— Нет, любимый. Это можешь совершить только ты. Даже без меня — я не обманываюсь на свой счет. Я принесла тебе дары, потому что увидала осеняющий тебя небесный свет. Другие? Кто? Я внимательно приглядывалась к твоим офицерам — нет среди них такого, кто смог бы дождаться того момента, когда Мотекухсома склонится перед величием их оружия. И там, на островах и на твоей родине, все больше таких, как Альварадо и Ордас, как Охеда и Эскаланте, как Ордас и де Леон.

— А Монтехо? — недобро усмехнувшись, спросил Кортес.

— Монтехо смог бы… Если бы над его головой вспыхнул небесный свет, она на мгновение умолкла, потом сказала: — Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Каким образом ацтеки смогли бы отбиться от пополокас?

Кортес ничего не ответил.

— Это трудно, но возможно. Мотекухсоме не хватает времени. Он привык, что ход событий всегда был подвластен ему. То есть, богам, чьим глашатаем на земле он является. Он всерьез уверовал в это, полагая, что свет небесный вспыхивает только над головами сильных мира сего. Нет, могучий, перст судьбы непредсказуем. Если рассматривать нынешнюю ситуацию, Мотекухсоме прежде всего следует договориться с Тласкалой за твой счет. В любом случае он не должен выпускать тебя отсюда. Для этого у него есть все, что нужно. Поступить можно было бы так — прислать чужеземцам запрет на выход из Тласкалы в сторону столицы. Как только ты нарушаешь его, тебя тут же объявляют врагом и стягивают войска к Чолуле. Конечно, если рассматривать вопрос шире, лучше всего было уничтожить наше войско на побережье, но в той ситуации, я согласна с Мотекухсомой, — это было очень рискованное предприятие. Тем более, что он не имеет права потерпеть явное поражение… Ведь он же проводник воли богов! Хотя я, будь моя воля, сумела бы подтолкнуть его на этот шаг. Двадцати тысяч воинов было бы достаточно, чтобы терзать испанцев и днем, и ночью. В конце концов, тебя непременно сбросили бы в море. Следом я непременно послала посольство на Кубу, а то и в Испанию. Я сумела бы договориться с Веласкесом… Необходимо тянуть время, пока воины не овладеют железным оружием, пока не научатся скакать на конях, пока тайно купленные пушки не будут доставлены в Теночтитлан. Вот и выходит, что только ты оказался настолько прозорлив, что не взирая ни на какие препятствия рвешься в столицу. Мотекухсома смят, раздавлен, он ждет совета богов. Он даже не догадывается, что ответа не будет, ибо Христос решил покарать этот край за жестокость и кровопролития. Тлатоани никогда не сможет отказаться от лживых кумиров, ведь в детстве и юности он трудился служкой при храме кровавого Уицилопочтли. Подметал ступени…

Кортес слушал её с угрюмым видом, по-прежнему глядел в неведомую даль. Наконец откликнулся.

— Это какая-то невиданная форма лести. Обволакивать человека правдой!.. Восхвалять присущие ему качества. Удивительно, такие признания тоже могут разнежить даже разумного человека. Его заносит на такие высоты, что дух захватывает… Однако ты не права — Мотекухсома не так прост, как тебе кажется. Да, он потрясен, но далеко не раздавлен. Я согласен, что он не выставит сильный заслон, чтобы не допустить нашего выхода из Тласкалы. По-видимому, грубая сила не его метод. Воевать в открытую он с нами не будет, если советники не заставят его. Но, как я имел честь убедиться, никто и ничто не может заставить Мотекухсому поступать против своей воли. Никто и не пытается… Это понятно — кто осмелится советовать живому богу. Тем не менее я уверен, что он готовит нам западню. Где, когда — не знаю, но он ни как человек, ни как повелитель, не может не рискнуть. Он обязательно даст нам генеральное сражение. Вот этого я страшусь и жду более всего на свете. Мы должны не просто победить, а сокрушить его. Разбить на голову!.. Навсегда подавить волю к сопроивлению!.. Если он стремится сохранить свое царство, он не может пускать нас далее Чолулы, иначе окончательно утратит престиж, и его империя развалится как карточный домик. — Кортес неожиданно замер, взгляд его остекленел. — Чолула, Чолула!.. — задумчиво выговорил он.

— Ничего не бойся, любимый! — Малинче порывисто бросилась к нему, уселась на колени, принялась страстно целовать. — Смело ступай вперед! Вот увидишь, я и есть твоя птица-удача. Я спасу и сохраню тебя. Ты слышишь крики в лагере. Я знаю, что это! Чудо!.. К нам явились долгожданные посланцы Тласкалы!..

Он обнял её, прикоснулся ладонями к обворожительному женскому личику, легонько поцеловал.

— Они подождут, — тихо и, чуть заикаясь, сказал Кортес. — Я приму их позже!

Он поднял индеанку на руки и отнес в спальню, потом бегом вернулся ко входу в шатер, выглянул оттуда и рявкнул.

— Не тревожить меня! Никого и близко не подпускать к палатке!..

…Сердце зашлось от подобного воспоминания. Любовь Малинче была горяча, руки теплы и мягки. Мы провозились с ней в палатке до полудня, после чего я был готов встретиться с послами Тласкалы.

Их провели в шатер мимо посланцев Мотекухсомы. Стоило ацтекам увидеть на знамени прибывших золотого, распростершего крылья орла, лица у них вмиг вытянулись. Я встретил тласкальцев в полном парадном облачении — панцирь, налокотники, наколенники, в одной руке шлем с забралом в виде длинного, вытянутого вперед клюва, на плечах роскошный кровавого цвета плащ, застегнутый на одном плече. Броню надел, потому что у меня в ту пору не осталось приличных штанов, да и камзолы поизносились так, что смотреть стыдно.

Теперь у меня подобного добра полны сундуки, одних полотняных голландских рубашек несчетное количество дюжин, но этот поганый стебель маиса до сих пор торчит из кадки. На глазах желтеет, скукоживается, а я не могу докричаться, чтобы кто-нибудь из слуг срезал его. Если им уж так понравился этот злак, пусть посадят новое зернышко.

Ответа нет!

Жена занята котятами, по поводу которых я вынужден ежедневно выражать горячий восторг…

Что там насчет маиса? Ага, вспомнил кукурузные лепешки! Однако мне куда больше пришелся по вкусу замечательный мексиканский перец чилли. Блюда, приправленные этими стручками — это нечто обжигающее, возвышенное, необыкновенно ароматное. Теперь лекари запретили мне и думать об такой пище. Мне о многом теперь запретили думать. О былом величии, например.

Вот ещё исторический анекдот.

Когда король решил осуществить военную экспедицию в Алжир, нанятый мной корабль во время бури пошел ко дну. Я нижайше обратился к его величеству с просьбой о вспомоществовании. Ответа долго не было. Наконец друзья посоветовали прибыть в Мадрид и попросить личную аудиенцию. В аудиенции тоже было отказано. Тогда я дождался приезда монарха во дворец, и когда он вышел из кареты, встал у него на пути.