От кипящей воды в воздух мягко поднимался пар, и Фиона представила, как ее боль рассеивается, подобно этому пару. Она не могла изменить своих чувств к Гейбу, но ей надо быть благодарной, что она их испытывает. Она должна наслаждаться кратким временем, проведенным с ним, и максимально его использовать, радуясь тому, что она в нем любила: его нежное уважение к Харуке и ее семье, заботу, которую он проявлял к ней в баре темпура, то, как он обращался с ней как с равной на съемках, его сохранившуюся страсть к фотографии, которую он пытался скрывать. То, как ее сердце начинало петь, когда он к ней прикасался, и то, как он помог ей угомонить маму. Как он заставил ее почувствовать себя красивой тем вечером в студии. Как он вернул ей немного самоуважения. Если он не понимает, что Юми им манипулирует, то это его проблема.

Быстрое помешивание венчика в чае вернуло внимание Фионы: Харука быстрыми, уверенными движениями взбила воду в густую темно-зеленую пену. «Взбалтывание!» – подумала она. Иногда нужно встряхнуться. У нее была еще неделя здесь, и она собиралась наслаждаться каждым моментом.

Мелкими медленными шажками к ней подошла Сэцуко, и, повернув чашу, с поклоном предложила ее Фионе – и ту озарило! Она взяла чашу и вместе с ней приняла все, что с ней происходит и, хотя это доставляло такую боль, будто у нее откололся кусочек сердца (чтобы его починить, потребуется нечто большее, чем золотой клей), про себя Фиона улыбнулась. Теперь она знала себя. Знала, кто она такая и на что способна. В восемнадцать лет она думала, что влюблена, но это было всего лишь подобие любви. В восемнадцать лет она потеряла самооценку и чувство собственного достоинства; теперь оно постепенно возвращалось, и это повод для радости!

Она сделала глоток чая и кивнула, произнося про себя молчаливый тост; она вдруг почувствовала в себе силу, как будто только что завершила круг. Этим вечером она пойдет к Гейбу в студию.

Гейб был очарован игрой эмоций на лице Фионы: она сидела в лучах солнечного света, такая царственная и элегантная в роскошном кимоно. Эти великолепные волосы… он вспомнил их шелковистость, скользнувших сквозь его пальцы, и то, как сжалось все внутри, когда он чуть ее не поцеловал. Боже, как бы он хотел, чтобы у него была камера. Он мог бы сделать дюжину снимков с интервалом в несколько секунд, и каждый получился бы разным. Его терзало сожаление. О том, что не поцеловал ее, и о том, что у него не было фотоаппарата. Уже давно он себя так не чувствовал.

Да и на чайной церемонии он был давно, и в воспоминаниях сохранилась только скука. Он приходил с Юми и ее несколькими знакомыми (сейчас он даже не мог вспомнить их имен, хотя регулярно проводил с ними время), и они ерзали, теребили одежду, шептались всю церемонию. Сегодня он пришел по наитию, возможно, желая показать Фионе, что в нем есть нечто большее, чем она думала. Что он не из тех поверхностных парней, которые спят с чужими женами.

Стыдясь за то, как он вел себя в прошлый раз, он наблюдал, как Харука осторожно ставит бамбуковую чашку обратно точно под тем же углом. Она очень гордилась своим делом; здесь веками учились, и это заслуживало уважения. Но он не очень-то нравился себе, когда был с Юми. Его родители тоже не особенно бы им гордились, если бы знали, какой на самом деле была его жизнь. У Салли и Джима из пригорода Эшера был прочный и надежный брак, как «Тапервер». В отличие от них он разъезжал по миру благодаря своей головокружительной, захватывающей, гламурной карьере. Было легко произвести на них впечатление своим успехом, своими ранними достижениями, но где-то на этом пути он потерял из виду ценности, с которыми вырос. Когда он звонил родителям, то рассказывал о работе, о том, какую кинозвезду он фотографировал в последний раз, вместо того чтобы честно признаться, что потерял страсть к фотографии и вообще устал от жизни. Им было грустно за него, когда он расстался с Юми, но он не рассказал правду о том, как низко пал за это время. Оптимистичная, бесконечно жизнерадостная Салли и прагматичный Джим не занимались самобичеванием. Они не были знакомы с Юми, но в глубине души он знал, что хотя они бы не сказали ему ни слова, но не одобрили бы его выбор. И до сих пор он по-настоящему не понимал, насколько хорош «Тапервер».

Харука отполировала деревянную бамбуковую палочку и отмерила идеально ровную порцию чая матча. В каждом ее движении ощущалась четкая цель. Она оттачивала мастерство годами и полностью контролировала все, что делает. Была абсолютно уверена в каждом элементе церемонии. Она абсолютно точно знала, что будет дальше. «Уверенность, – подумал он, – дарит надежду…»

И это заставило его еще раз подумать о своей цели.

Что он делал со своей жизнью? Ужин с Юми был катастрофой. Она злилась, что Кен к ним не присоединился – сразу стало понятно, в чем была настоящая причина ее поездки в Киото. Когда же он перестанет ее преследовать? Любит ли он ее? Он заботился о ней, беспокоился о ней. А она вышла замуж и была так несчастлива. На публике она храбрилась, но наедине с ним позволяла правде выплеснуться наружу. Как она была одинока, как Мейко никогда не уделял ей должного внимания, его заботили только деньги.

На другом конце комнаты Фиона приняла чай от Сэцуко, милая улыбка преобразила торжественную сосредоточенность на ее лице. Его озарило. Последние пару дней с Фионой он был… более человечным. Как будто он возвращался к жизни. Она бросала ему вызов, злила его, заставляла смеяться, заставляла думать. Он был точно уверен, что снимки Кена Акито, которые он сделал, были лучшими за последний год. Благодаря ей? И он сделал несколько отличных ее снимков, на которые ему до смерти хотелось взглянуть поближе. Было что-то притягательное в ее выразительном лице.

Прямо сейчас на ее лице было выражение невыносимой печали, за которым быстро последовало смирение. Что их вызвало? Что бы она сказала, если бы узнала, как ему непреодолимо хочется ее обнять и заверить, что все будет хорошо?

– Привет, заходи! – Гейб вскочил, когда Фиона осторожно постучала по экрану из рисовой бумаги на двери сёдзи в его мастерскую, а он сразу почувствовал облегчение. Последний час он постоянно поглядывал на