локти грызть. Еще кусок цепочки съели. — Тася бережно снимала мундир с корявой картофелины. — Что ж будет, а?

— Ой, не говори. Самой страшно. У вас хоть детей нет. А тут… — Слезкина опустилась на табурет и, всхлипнув, спрятала лицо в ладонях. — Задумаешься — жуть берет. Прямо психованная стала. Соль в спичечной коробке серая. Возьми на полке.

Пока женщины готовили винегрет с постным маслом, мужья-писатели скорбно беседовали в жаркой, несмотря на поздний час, комнатушке.

«Луна в венце. Мы с Юрием сидим на балконе и смотрим в звездный полог. Но нет облегчения…

Через балконную дверь слышен непрерывный тоненький писк. У черта на куличках, у подножия гор, в чужом городе, в игрушечно-зверино-тесной комнате, у голодного Слезкина родился сын. Его положили на окно в коробку с надписью: “M-me Marie. Modes et Robes”.

И он скулит в коробке…

Когда затихает писк, идем в клетку.

Помидоры. Черного хлеба не помногу И араки. Какая гнусная водка' Мерзость! Но выпьешь, и — легче.

…До бледного рассвета мы шепчемся. Какие имена на иссохших наших языках!

Какие имена! Стихи Пушкина удивительно смягчают озлобленность души. Не надо злобы, писатели русские!

Только через страдания приходит истина… Это верно, будьте покойны! Но за знание истины ни денег не платят, ни пайка не дают. Печально, но факт».

11

Все яснее становилось, что оставаться во Владикавказе нельзя. В маленьком городе все на виду, а уж Булгакова после его публичных выступлений часто узнавали на улице. Кое-кто тыкал пальцем: «Вон белый из театра идет!»

Тася вернулась с базара перепуганная:

— Ну и гад твой бывший денщик Гаврила!

Идет — гимнастерка на нем и фуражка с красной звездой, винтовка за спиной мотается. Кричит: «Здравствуйте, барыня!» — «Ты что, с ума сошел? Какая я тебе барыня?» — «А кто ж вы теперь будете? Муж-то ваш белым господам служил». — «Он в театре для вас выступал, про культуру рассказывал, а вы все в цирк улизнуть норовите. И не называйте меня барыней!» — «Как же вас называть теперь?» — «Татьяна Николаевна». — Тася нахмурилась, завершив рассказ: — Ухмыльнулся с каким-то намеком, зубы гнилые. Дрянь человечишко. Настучит, право слово. Что с генералом якшались, наплетет. Они же, наверно, в своем ревкоме про подпольную организацию разнюхали. По городу аресты идут. Хорошо еще, что мы Дмитрию отказали.

Сын Гаврилова Дмитрий, тайно оставшийся в городе, зазывал Михаила и Тасю в подпольную организацию сопротивления большевикам. Не верил Михаил уже ни белым, ни какому-то реальному сопротивлению недобитых патриотов. В организацию не вступил.

— Иллюзии это. За призрак цепляются. Проиграна игра, и отвечать некому. Иных уж нет, а те далече… И нам пора. Если не уедем, расстреляют.

— Куда ехать, Миша?

— В Тифлис!

Жизнь научила Михаила Афанасьевича многому. В частности — предприимчивости, которую требовала борьба за выживание.

Какими-то хитростями он обзавелся бумажками, в которых указывалось, что завтео едет в Тифлис по служебным делам для приобретения театрального гардероба. На деньги, вырученные от продажи остатка цепочки, можно было оплатить дорогу и еще немного продержаться.

В Тифлисе, едва устроившись в гостинице, он вызвал телеграммой Тасю. Она поехала по Военно-Грузинской дороге на попутке, еле приползла в номер, вся вымотанная. Атам роскошества! Горячая вода в ванне, белье на кроватях сияющее и совершенно никаких клопов. Публика в городе приличная, даже шикарная. Открылись новые магазины, на улицах клаксонят авто. В моду вошли большие кошельки — НЭП позволил разбогатеть нуворишам.

Казалось, возможности заработка появились и у человека с пером. Только ему как минимум подобало быть прилично одетым и не прятать голодные волчьи глаза, столь явно горящие ненавистью. Костюм Михаила, изрядно пострадавший в театральных передрягах, не выдерживал никакой критики, тем более на фоне расфранченных нэпманов и цеха новых большевистских литераторов. Каждый день Михаил бегал по городу в поисках работы. Но ничего не получалось — «писак» было полно, а зарабатывать иным образом он не хотел. Ни имени, ни рекомендаций у нищенствующего журналиста не было. Тем более сытости во взоре.

— Миш, мне из номера выходить совестно. Чулок даже нет. А такие все расфранченные ходят! И богатые! — Ввалившиеся глаза Таси смотрели с надеждой. — Снизу из ресторана иногда отбивной с жареной картошечкой потянет… Ну, думаю, сейчас в обморок рухну. Боюсь даже спрашивать, что у тебя?

— Полный провал, Таська! Вон сволота на рынке гнилые носки подсунула. — Михаил снял разлезшиеся носки, поставил на ковер босые ступни. — Никакой возможности заработать — хоть тресни. Не с шапкой же на углу петь?

— Так что же делать? Оборвались все, обнищали. Вещи все продали, цепочку доели.

— Еще день! Если завтра устроюсь — останемся, нет — уедем.

Он не устроился. Спешно было продано именное обручальное кольцо Михаила, заказанное перед свадьбой Варварой Михайловной в знаменитой Киевской мастерской Маршака. Поехали в Батуми. Сняли комнату где-то в центре на последние деньги. Бананы, пальмы, цветущие гранаты, море! Тасе казалось, что они уже за границей. На деревьях огромные, до одури пахучие белые цветы — магнолии. Их продают за копейки. Купив букет, она поставила его в центре стола и все любовалась — бывает же такая красота! И запах! В этом райском Батуми все может наладиться. Михаил с утра ушел на поиски работы, пытается написать что-то или куда-то пристроить написанное. У Таси всю ночь разламывалась голова. Наконец поняла: от запаха магнолий. Цветы пришлось вынести на улицу, и только тогда уснула. Она еще спала, когда Михаил вернулся. Пришел злой, с трудом сдерживая взрыв. Крупные ноздри побелели и раздулись.

— Проклятая земля! Такой рай большевики изгадили. Никому нигде я не нужен. И смотрят на меня как на вошь. «Из бывших?» Сволочи! Сами-то что, навоз в деревне ворочали?

— Ты ж хорошие фельетоны пишешь. Слезкин хвалил.

— Никому ничего не надо. Что же получается, Тася?

— Уезжать?

— Бежать!

Михаил стал ходить в порт в поисках возможности нелегального выезда за границу. Но даже за провоз в трюме моряки требовали приличные деньги. Из имущества остались одеяло, примус и Тасино обручальное кольцо, которое она берегла как талисман. Михаил ходил на базар, пытался продать примус. Но давали за него копейки, а морякам в качестве платы за нелегальный провоз, хозяйственный инвентарь был не нужен.

— Вот что, Тася, сделаем следующее. Сидеть нам здесь опасно, я в порту многим про свое желание драпануть за пределы родины наболтал. Если стукнут, арестуют. Жрать нам нечего. Ты поедешь в Киев или в Москву к Наде. Я ей написал, что собираюсь уехать. Просил, чтобы она