Лихонин уже приподнял было плечи, чтобы опять засомневаться, но вовремя одумался и утвердительно кивнул.

— Так-то лучше, — одобрила племянница. — Вот и по поводу кинорежиссера Шары выскажись, пожалуйста, столь же однозначно. Да или нет?

Лихонин вздохнул и сделал не очень охотный кивок.

— Принято единогласно! — просияла Маруся. — Не жить, стало быть, кинорежиссеру Шаре.

— Лучше пока не делать таких утверждений, — заметил Топорков.

— А у тебя есть сомнения? — удивилась девушка. — Или сглазить боишься? Не знала, что ты суеверный…

— Просто с Шарой будет сложнее, чем с прочими, — задумчиво произнес Топорков.

— С Овчининым тоже было сложно, — напомнила Маруся. — Но с третьего раза ты до него все же добрался.

— Исключительно с твоей помощью, — улыбнулся актер и поцеловал ей руку.

Маруся вытянула губы в его сторону и издала чмок.

— Вот и насчет Шары я тебе помогу… Ой, дядя Вася, не делай такие большие глаза! Ничего мне не угрожает. Я же не одна буду, а с Петей…

— Честно говоря, к Шаре я тебя и сам не хотел бы подпускать, — пробормотал Топорков.

— А что, он у вас какой-то жуткий насильник? — рассмеялась Маруся.

— Да нет, Шара тихий малый. Если, например, подловить его, когда он один, то укокошить его будет проще пареной репы…

— Ну, так за чем же дело стало? — удивилась девушка. — Как Овчинина «оставили одного», так и Шару оставим…

— В том-то и штука, что один он не остается ни при каких обстоятельствах, — вздохнул Топорков.

— Нет, дядя Вася, ты слышал? — иронически воскликнула Маруся, толкая Лихонина локтем в бок. — «Ни при каких обстоятельствах»! Неужели даже при таких, когда такое «само очарование» — я лишь повторяю твои слова, Петя! — такое, значит, «очарование», как я, предстанет перед твоим Шарой в образе его пламенной поклонницы?! Он и тут не захочет остаться один, то есть — наедине со мной?

— Думаю, если бы он пригласил тебя, скажем, к себе домой, — задумчиво изрек Топорков, — то там наверняка больше никого не будет… Но этого я уж точно не допущу ни в коем случае! Слишком рискованно, и вообще…

— И еще кто-то — слишком ревнивый, — понимающе закивала Маруся. — Но при чем тут его дом? Почему на «Мосфильме», по-твоему, не получится?

— Потому что у него есть, можно сказать, телохранитель, — пояснил актер.

— Вот это номер! — Девушка окончательно покатилась со смеху. — И зачем он ему нужен?

— Я же говорю, что так «можно сказать», — повторил Топорков. — Понятно, что на самом деле он ему не телохранитель, а просто такой человек, который всегда рядом. По крайней мере, тут, на «Мосфильме», Шару уже давно без этого спутника никто не видел…

88

Маруся повернулась к Лихонину:

— Дядя Вася, а он меня не разыгрывает сейчас?

Лихонин бесшумно вздохнул и изобразил: нет, все так и есть.

— Вот это номер! — воскликнула Маруся. — Я требую объяснений. — Она повернулась к Топоркову: — Петя, слышишь?

— Короче говоря, есть такой актер Шафт, — приступил к разъяснениям Топорков. — Негр. Ты, наверно, знаешь. Он у нас играл и дядю Тома, и дядюшку Римуса, и Джима из «Гекльберри Финна»… Практически всех негров в советском кино, кроме разве что Отелло…

— Да, я помню, — вставила Маруся, — Отелло сыграл никчемный Бездарчук… Что сразу обнаружило, какая бездна вкуса наличествовала в голове режиссера Ядкевича, — ядовито добавила она.

— Справедливости ради, — уточнил Топорков, — когда снимался «Отелло», Шафт еще не был актером. Кажется, в то время он уже учился здесь, но о нем никто не знал… А потом снимали у нас какую-то дрянную картину, потребовался громила-негр. Где такого взять? Обратились в Университет дружбы народов…

— …имени Патриса Лумумбы, — кивнула Маруся.

— Да. Вот там и нашли этого Лумумбу или Мумбуюмбу (у данного негра настоящая фамилия непроизносимая совершенно), он сыграл кого надо. И возомнил себя звездой. Принял советское гражданство, бросил университет, взял себе псевдоним Шафт, теперь вовсю снимается…

— Он и есть телохранитель Шары, — заключила сообразительная Маруся.

— Точно.

— Странно как-то, — покачала головой девушка. — Почему он именно к Шаре так прикипел? Ниже среднего ведь режиссеришка…

— Можно подумать, Шафт — большой актер, — усмехнулся Топорков. — Я бы сказал: две бездарности нашли друг друга.

— То есть Шафт снимается у Шары?

— Постоянно.

— Неужели в этом все дело? — с сомнением спросила Маруся. — Может, там что-то другое?

— Что именно? — не понял Топорков.

— Например, гомосексуализм, — выдала Маруся.

— Я первый раз такое слово слышу, — сознался простодушный актер.

— Ну ты даешь, — протянула Маруся. — Вон даже дядя Вася знает… Знаешь ведь, дядь Вась?

Лихонин пожал плечами.

— Знает-знает, — убежденно продолжала девушка. — Да и ты, Петя, наверняка знаешь, просто забыл. «Двенадцать стульев» читал?

— Ну, читал, — сказал Топорков.

— «Фиме Собак было известно одно такое слово, которое Эллочке даже не могло присниться», — наизусть процитировала Маруся.

— А, понял, понял, — наконец дошло до Топоркова. — Нет, ну что ты, Марусенька, это уж гадость какая-то… Здесь совершенно не тот случай.

— Ну а какой тогда? — весело спросила барышня.

— Я думаю, — глубокомысленно изрек Топорков, — Шафт просто чувствует себя глубоко обязанным Шаре. Здесь, может, у Шафта сыграл его негритянский инстинкт, и он стал поклоняться Шаре, как божеству. Как, помнишь, Пятница относился к Робинзону? Вот и здесь что-то такое. Ну а Шара не возражает…

— Чего ж он не возражает-то? — усмехнулась Маруся.

— Ну а что, — развел руками Топорков, — он наверняка единственный режиссер в Союзе, у которого есть личный негр. Пожалуй, не то что режиссер, а вообще ни один другой советский человек подобным похвастаться не может…

89

В двенадцатом павильоне режиссер Шара снимал свой новый фильм. У актера Шафта в нем была совсем маленькая роль, но он все равно присутствовал на съемках постоянно.

Во время перерывов Шара разговаривал исключительно с Шафтом. Все к этому привыкли и старались лишний раз не обращаться к режиссеру. Если же кто-то все-таки приближался к Шаре в его свободные минуты и о чем-то его спрашивал, то тотчас натыкался на неприязненную реакцию Шафта. Негр принимался исподлобья смотреть на подошедшего ненавидящим взглядом, как-то странно при этом пыхтеть и яростно сжимать подрагивающие кулаки. Подошедшему становилось не по себе, и он предпочитал поскорее ретироваться.

В конце концов с Шарой перестали разговаривать на студии все, кроме Шафта. Когда шла съемка, режиссер давал краткие указания актерам и другим членам группы — этим все и ограничивалось. Многие даже считали, что с Шарой работать легко. «У Шары ни к кому не бывает претензий», — одобрительно говорили про него.

Про Шафта же предпочитали не говорить даже за глаза и даже что-то