Дина подняла глаза и вздрогнула.

У подъезда стоял Левин.

В одной руке он держал охапку желтых роз, в другой поводок с собакой.

Вид у Левина был идиотский.

Розы сыпались по одной на асфальт, а собака дергала поводок, стремясь быстрее попасть в кусты. Левин пытался все это удержать, урегулировать и спасти.

– Что ты здесь делаешь? – удивилась Дина.

– Гуляю твою собаку.

– С розами?

– С совком и пакетом! – Он сунул цветы Дине.

Они обожгли ее многочисленными шипами и задушили приторным ароматом.

– Тебя нет дома уже три часа! – прошипел Левин. – Твоя Пантагрюэлиха невыгуленная и голодная! Тебе никого нельзя заводить, ни мужа, ни детей, ни собаку! Кто этот хмырь с вывороченными ножками, который привез тебя?!

– Оперативник с Петровки. Он допрашивал меня по делу убийства Инны Покровской.

– Великий боже! – заорал Левин. – Опера ездят на «Лексусах», довозят свидетелей до дома и целуют им ручки!

Дина отцепила собаку с поводка. Пантагрюэль рванул в кусты так, что из-под лап у него полетели брызги.

– Это сцена ревности? – спросила она.

– Это сцена голода, холода и одиночества, – мрачно ответил Левин.

Цветы кололи Дину через пальто, через перчатки, и отчего-то от этих покалываний ей было смешно и щекотно.

– Зачем ты купил цветы?

– Хотел поздравить тебя с Восьмым марта. Надоело воевать. Все надоело… Хочу мира, тепла, домашней еды и чтоб никаких убийств.

– Да ты пьян! – засмеялась Дина, наклоняясь и поднимая выпавшие из букета розы. – От тебя несет перегаром!

– Ничего я не пьяный! Так, дерябнул немного с магом, но это было с утра.

– Дерябнул! С магом, с утра! – передразнила его Дина. – Поздравляю, ты стал настоящим русским! Видела бы тебя твоя Клэр! Пьяный, помятый, небритый, очки набекрень, в руке пустой поводок, а собака в кустах какает!

– Видел бы тебя сейчас твой балетный опер! – со злостью парировал Левин. – Мокрая, бледная, с дурацким желтым букетом, довольная, словно наследство от дедушки получила, и это – твоя! – твоя беспородная сука какает, между прочим, в кустах!!!

Дина швырнула букет на скамейку.

– Ты же сказал, что устал воевать. Ты сказал, что хочешь мира, тепла и еще чего-то домашнего…

– Хочу. Но ты будишь во мне страшную сволочь. Почему этот гад целовал тебе руку?! Почему орал, что он твой лучший партнер?!

– Потому что я танцую с ним вальс! И танго, и ча-ча-ча…

– С опером, который работает на Петровке? Ча-ча-ча?! – Левин вдруг неуклюже подпрыгнул, сделал какие-то па ногами и с легким поклоном протянул Дине руку.

– Что это? – удивилась она.

– Приглашаю вас на ча-ча-ча, мадам!

Наверное, он думал смутить ее, обескуражить или заставить злиться, но Дина приняла удар и на темной улице, под окнами многоквартирного дома уверенно исполнила несколько па латиноамериканского танца, увлекая за собой Левина.

Он был неуклюж как тюлень и для бальных танцев никак не годился.

– Запомните, мадам! Я ваш лучший партнер! – сбившись дыханием, проорал Левин. – Я, а не опер с Петровки! И знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что мы не случайно оказались вместе в одной квартире! Потому что кто-то зачем-то решил нас свести! И я, кажется, знаю – кто! Провидение!

– Это тебе пьяный маг утром сказал? – догадалась Дина.

– Да, – поскучнел Левин. – Увы, маг, и, увы, пьяный. Но я ему верю, потому что…

Из кустов с треском выскочил Пантагрюэль и помчался к подъезду.

– Потому что… – Левин вздохнул и направился к кустам, вытаскивая из-за пазухи совок и пакет. – Потому что магический шар на профилактике, и маг честно собирал факты, а не гадал на его хрустальных боках! – крикнул он из кустов. – Слушай, ничего не могу найти!

– А ты по запаху! – дала дельный совет Дина.

– Ого, да тут этого много! Которая куча моя?

– А ты по весу! Твоя самая тяжелая.

– Тьфу ты! – Левин вылез из кустов, отфыркиваясь, словно собака. – Ну их к лешему, эти новые законы и правила! Собачьи кучи никому не мешают и природу хорошо удобряют.

Дина сгребла цветы с лавочки и пошла домой.

Ей надоел этот цирк. Этот Левин, эта весна, этот вечер и эти шипы.

Наверное, Левин специально купил самые колючие розы…

Она твердо решила воспользоваться советом Бориса и уехать на время к маме. И пусть мама гундит, учит жить, вспоминает молодость и ухажеров, пичкает невыносимо сладким вареньем и спитым чаем, трещит бесконечно по телефону, непрерывно ищет свои очки, критикует Динин макияж, одежду, прическу, украшения и манеры. Пусть ворчит, что Дина чересчур похожа на папу и ничуть на нее, пусть, наконец, фальшиво поет «Очи черные», начиная с пяти утра, дочь все вытерпит. Она забьется в уголок детской комнаты, возьмет любимую книжку Экзюпери и пересидит все опасности и неприятности в теплой, безопасной норе.

Ча-ча-ча.

Пантагрюэль уныло плелся за ней, за Пантагрюэлем тащился Левин.

Оставить собаку ему или удивить маму беременной сукой?

Размышляя над этим вопросом, Дина открыла дверь и пошла собирать чемодан.

Едва он сварил кофе, едва налил его в две чашки – именно в две, а не одну, как делал всегда, – едва поставил на стол сахарницу и сливки в узконосом кувшинчике, едва отдышался, пригладил волосы и поправил очки, как…

Как в холле появилась она. С чемоданом и собакой на поводке. Желтые розы Дина держала под мышкой. Это обстоятельство тронуло его, вызвав комок в горле, потому что он очень стеснялся того, что купил розы, и был уверен, что Дина, посмеявшись над ним, сразу отправит цветы на помойку.

Левин выскочил в холл и перекрыл ей дорогу.

– Ты куда?

– К маме.

– Зачем?!

– Как зачем?! Ты же мечтал остаться в этой квартире один! Я ухожу. Во всяком случае, до тех пор, пока все не прояснится.

Левин выхватил у нее чемодан и поводок. Чемодан был тяжелый, с вещами. Дина не валяла дурака, как он вчера, она действительно собралась уходить.

– Я тебя не пущу!

– Не имеешь права.

– Имею! Я кофе сварил… на двоих. Розы купил. Наконец, я выгулял твою собаку и лазил в кусты, с совком!

– Мне Борис велел уйти к маме на время.

– Ча-ча-ча?

– Да, он говорит, что оставаться в этой квартире опасно. За Инну Покровскую многие начнут ломать копья. Я поживу у мамы. Ты тоже будь осторожнее.