– Открой, или я вышибу дверь.

– Это невозможно. Она слишком тяжелая.

– Ева! Или как там тебя… у тебя что, крышу после удара сорвало?! Ты же не сможешь просидеть там до конца света!

– Смогу!

– Идиотка. Что я должен сделать, чтобы ты вышла оттуда?

– Рассказать правду.

– Какую?

– Чей это дом? Кто живет в клетке, в подвале?! Почему на портрете в спальне нарисована Инна Покровская? Почему ты отдал все мои деньги бандитам?

За дверью воцарилось молчание. Оно длилось минуту, две, три…

Дуська решила, что Алекс ушел, и вдруг по-настоящему испугалась: все-таки лучше бы он стоял под дверью и уговаривал ее выйти.

– Эй! – позвала она тихо. – Эй, ты ушел?!

– Нет. Думаю.

– О чем?

– О том, что жалко тебя убивать, рыжая. Привык я к тебе. Ты такая… забавная зверушка. Строишь из себя дубовый наивняк, а сама хитрющая, как лиса. Жалко, что ты суешь свой конопатый нос куда не следует. На кой хрен ты полезла в подвал?! Зачем к портрету приглядывалась?! А если и поняла чего лишнего, то почему не промолчала, дура?! И что мне теперь с тобой делать? А я ведь и правда жениться хотел на тебе. Так, для прикола. Не в загсе, конечно, батюшку хотел пригласить. А ты… Ты такие нехорошие вопросы начала задавать!

Дуська дрожала, но рыдать перестала. Механизм самоспасения вдруг заклинило, и он отключился, не давая подсказки, что делать дальше.

– Ладно, сиди пока, рыжая. Думай.

С той стороны лязгнул замок.

– Выпусти! – бросилась Дуська к двери. – Зачем ты меня закрыл? Выпусти, я буду молчать! Я ничего никому не скажу! Я спросила тебя просто так, не подумав, ведь у меня сотрясение мозга! Выпусти! И запомни, ты не сможешь меня убить, потому что немедленно сдохнешь сам! Ты мне продал себя! Продал за восемьсот тысяч долларов! Урод! Гад! Открой!

Удаляющиеся шаги стали Дуське ответом…

– Милая!

– Привет, дорогая!

– Господи, как я рада, что ты жива! Я даже выпила за твое здоровье…

– Врешь.

– И свечку поставила.

– Куда?

– Не вставила, а поставила. В церкви, за здравие.

– За здравие ставят умирающим, балда! А я…

– Верунь, у тебя опасные травмы?

– Перелом пальца, легкое сотрясение серого вещества, ушиб колена и лопнувшая мозоль на пятке. Последнее, пожалуй, самое неприятное.

– Браво, Верунь! Значит, я смогу выкрасть тебя из больницы?!

– Что значит «выкрасть»?

– Но мы же скрываемся! К тебе в любую минуту могут прийти оперативники и начать допрашивать! Ты должна немедленно убежать. И я тебе помогу!

– В каком смысле «помогу»?

– В прямом, дорогая! Я узнала, что ты лежишь в первой клинической больнице, в двести второй палате, на втором этаже. В больнице строгая пропускная система, но мы уйдем через окно. Тут чудесная пожарная лестница, она как раз возле твоей палаты. Одежду я тебе принесла!

– Надеюсь, не вечернее платье и туфли на шпильках?

– Нет, брюки, куртку и кроссовки.

– Ты так говоришь, будто уже стоишь под дверью…

– Да нет, почему под дверью? Я же говорю, тут зверская пропускная система: паспорт, бахилы, фейс-контроль, дресс-код и справка из вендиспансера. Я не стою под дверью, я сижу на подоконнике твоей палаты! Приглядись хорошенько, встань, подойди на цыпочках и тихонько открой окно.

– Ой! Как ты рискнула? Мы же скрываемся от милиции!

– Ха! Я переоделась в мужской костюм, надела широкополую шляпу и наклеила усы!

– Прости, дорогая, что ты наклеила?

– Усы!

– Куда?

– Не ерничай, милая, я отлично помню, куда надо клеить усы. Вылезай побыстрее, тут на подоконнике скользко и холодно!

– Боюсь тебя огорчить…

– Что еще? Ты организовала в палате клуб «Тем, кому за…» и не можешь его бросить?

– Хуже.

– Неужели влюбилась в лечащего врача и ни за что не удерешь из больницы?

– Гораздо хуже.

– Черт бы тебя побрал! Вылезай быстрее! Я сейчас грохнусь.

– Кларунь, дорогая, я давно удрала из больницы! И сейчас я вовсе не в двести второй палате.

– Как это… не в двести второй?.. Как это удрала?..

– Вот так, извини. Ты правильно сказала, мне нужно было скрываться. В любой момент могла нагрянуть милиция и начать допрашивать меня. Ей-богу, к допросам я была не готова, поэтому просто слиняла прямо в гипсе и больничном халате. Прости!

– Старая кляча! Почему ты не позвонила мне?! Почему не предупредила?!

– Я же говорю: у меня сотрясение серого вещества.

– Ты говорила – легкое!

– Все относительно в мире, все относительно…

– Где ты сейчас?

– На даче, как и договаривались. Пью наливочку, топлю буржуйку, зализываю раны… Приезжай ко мне, Клара Аркадьевна! Хватит по стенам лазить, не девочка уже.

– А-а-а-а-а-а-а!

– Эй, что там такое?

– Ой, ой!

– Кларунь, где ты? Что стряслось?

– Я… я упала. Навернулась со второго этажа. Хорошо, что внизу сугроб…

– Встать можешь?

– Нога… Что-то с ногой!

– Так, спокойно, не паникуй. Ползи в приемный покой, спроси Надежду Никитичну. Дашь ей тысячу рублей и скажешь, что от меня. Она сделает рентген, даст обезболивающее и, если надо, наложит гипс. Ты все поняла?

– Да, уже ползу. А приемный покой справа или слева?

– По центру! Если ты хочешь остаться инкогнито, то по центру.

– Ползу! Ползу, дорогая!

– Только не забудь отклеить усы!

– Это важно?

– Думаю, да. Как разберешься с ногой, немедленно приезжай на мою дачу! Только без выкрутасов! Бай, милая.

– Бай-яй-яй, дорогая!

Фил запустил карусель и устало откинулся на спинку стула.

Голова нестерпимо болела. Он всю ночь просидел у дверного глазка, карауля опечатанную квартиру Птичкиных. Конечно, это было бессмысленно, но иначе Филипп Филиппович не мог.