IX

Остается задаться вопросом, какова возможная судьба прежних представлений о нравственности в вихре всех этих заимствований, ассимиляций и противодействий. И я полагаю, что ответ отчасти содержится в следующей беседе, которая была у меня недавно с одним студентом университета.

Она записана по памяти и поэтому не совсем дословно, но представляет интерес, поскольку отражает мысли нового поколения — свидетелей исчезновения богов:

— Сэр, каково было ваше мнение о японцах, когда вы впервые прибыли в эту страну? Пожалуйста, будьте со мной вполне откровенны.

— О молодых японцах наших дней?

— Нет.

— Значит, вы имеете в виду тех, кто всё еще следует старинным традициям и придерживается старинных форм этикета — восхитительных стариков, таких как ваш бывший учитель китайского языка, который по-прежнему воплощает старый самурайский дух?

— Да. Господин А*** идеальный самурай. Я хочу сказать, что он именно такой.

— Я думал о них как о воплощении всего лучшего и благородного. Они казались мне подобием их собственных богов.

— И вы по-прежнему думаете о них так же хорошо?

— Да. И чем больше я наблюдаю японцев нового поколения, тем больше я восхищаюсь людьми старого.

— Мы тоже восхищаемся ими. Но как иностранец, вы также должны были заметить их недостатки.

— Какие недостатки?

— Недостатки в практических знаниях западного типа.

— Судить о людях одной цивилизации на основе стандартных требований другой, совершенно иной по своей организации, было бы несправедливо. Мне кажется, что чем совершеннее человек представляет свою собственную цивилизацию, тем больше мы должны ценить его как гражданина и как джентльмена. И если судить о японцах старого закала, полагаясь на их собственные стандарты, то они представляются мне почти идеальными людьми.

— В каком отношении?

— В отношении доброты, учтивости, героизма, самоконтроля, способности к самопожертвованию, сыновней почтительности, простоты веры и способности довольствоваться малым.

— Но достаточно ли этих качеств, чтобы обеспечить практический успех в новых условиях?

— Не вполне; но некоторые из них пригодились бы.

— Качества, необходимые для практического успеха в западной жизни, это именно те качества, которых не хватает старым японцам, разве не так?

— Думаю, что так.

— Наше старое общество воспитывало доброжелательность, учтивость и щедрость и учило жертвовать собственной личностью. Западное же общество воспитывает индивидуума путем неограниченной конкуренции — конкуренции в умении мыслить и действовать.

— Думаю, что это так.

— Но для того чтобы Япония была способна занять и удержать достойное место среди наций, она должна принять промышленные и торговые методы Запада. Ее будущее зависит от ее промышленного развития, но никакого развития не может быть, если мы продолжим следовать нашим старым нормам нравственности и манерам поведения.

— Почему?

— Неспособность конкурировать с Западом означает гибель. Но чтобы конкурировать с Западом, мы должны взять на вооружение методы Запада, а они во многом противоположны старым нормам нравственности.

— Возможно.

— Не думаю, что в этом можно сомневаться. Чтобы вести бизнес в крупном масштабе, люди не должны сдерживаться мыслью, что не следует искать выгод, которые могут повредить другим людям. Там, где нет никаких ограничений конкуренции, люди, которые основываются на добросердечности, должны потерпеть неудачу. Закон конкуренции заключается в том, что сильный и активный должен победить, а слабый, глупый и безразличный — проиграть. Но наша старая мораль осуждала такую конкуренцию.

— Это так.

— В таком случае, сэр, как бы ни хороша была старая мораль, мы не сможем добиться серьезного промышленного развития и даже сохранить нашу национальную независимость, следуя ей. Мы должны отказаться от нашего прошлого. Мы должны заменить мораль законом.

— Но это нехорошая замена.

— Это было хорошей заменой на Западе, если мы будем судить по материальному величию и мощи Англии. Мы в Японии должны научиться быть нравственными, согласно разуму, вместо того чтобы быть нравственными, согласно чувству. Знание нравственных соображений закона — само по себе нравственное знание.

— Для вас и тех, кто изучает универсальное право, — это возможно. Но как быть простым людям?

— Они должны следовать старой религии и продолжать верить в своих богов. Но жизнь, возможно, станет для них более сложной. Они были счастливы в старину.

Очерк «Дзюдзюцу» был написан два года назад[143]. Последующие политические события и подписание новых конвенций обязали меня переработать его, но сейчас, когда я держу в руках пробный оттиск, события войны с Китаем[144] вынуждают внести очередные коррективы. Чего никто не мог предсказать в 1893 году, весь мир признает в 1895-м — с удивлением и восхищением. Япония одержала победу в своей дзюдзюцу. Ее самоуправление практически восстановлено, ее место среди цивилизованных наций, по всей видимости, обеспечено — она навсегда вышла из-под опеки Запада. То, что ее умения и достоинства никогда не смогли бы принести Японии, она получила первой же демонстрацией своих новых военных возможностей.

Немало было запальчиво сказано о длительной секретной подготовке к войне, проведенной Японией, и о шаткости ее предлогов для вступления в нее. Я уверен, что цели военных приготовлений никогда не были иными, чем те, которые были указаны в моем очерке. Именно для обретения своей независимости Япония неустанно наращивала военную мощь в течение четверти века. Следующие один за другим импульсы народного противодействия чужеземному влиянию на протяжении всего этого времени — и каждый последующий сильнее предыдущего — послужили предупреждением правительству о нарастающем осознании нацией своей силы и о постоянно растущем раздражении, направленном против навязанных ей конвенций. Разве не очевидно, что именно беспощадное промышленное и политическое давление на Японию объединившегося Запада вынудило ее начать эту войну — как демонстрацию силы в направлении наименьшего сопротивления? Эта демонстрация достигла своей цели — Япония доказала свою способность противостоять остальному миру. У нее нет желания разрывать свои промышленные связи с Западом, если только она не будет принуждена к этому, но почти нет сомнений, что с военным ее возрождением эпоха западного влияния на нее — прямого или косвенного — завершилась.

Война еще не окончена, но окончательная победа Японии не вызывает сомнений, и мир уже спрашивает с некоторым опасением: что будет дальше? Возможно, китайцы — самая миролюбивая и самая приверженная старине из всех наций — одновременно под японским и западным давлением будут принуждены в целях самозащиты по-настоящему освоить наше искусство войны. После этого, возможно, произойдет великое военное пробуждение Китая, который в тех же обстоятельствах, что создали новую Японию, вполне может обратить свое оружие на Юг и Запад. О возможных последствиях этого можно узнать из недавно опубликованной книги доктора Пирсона «Национальная жизнь и характер»[145].