Впереди маячил университет – биология и география, в областном центре. В городе институтов не было, только техникум, один, причем технический. Маме это не подходило.

Вместе с Виктором они приехали поступать, легко сдали экзамены, посмотрели списки будущих соучеников: девятнадцать девочек и три мальчика, взяли направление в общежитие. Там их встретила тучная вахтерша с грязным чайным стаканом и толпы хорошо развитых откормленных мух, изредка взлетавших от затравленных шагов будущих студентов, подобно Виктору, прибывших на место пятилетнего добровольного отбывания. Мама оценивающе посмотрела на прихотливый жирный пробор вахтерши, та неожиданно робким басом выдавила: "Здравствуйте!" – видно было, как ее удивил собственный голос; посмотрела на неметеную лестницу, на студентика с отвратительно позвякивающей авоськой, не к месту возникшему в дверном проеме рядом с ними, и, не размениваясь на ненужные здесь слова, развернулась, точным попаданием зонтика освобождая проход от захлопнувшейся было створки в новую общественную жизнь.

Когда выяснилось, что Виктор не может жить в общежитии, никак не может, вопрос о том, куда приткнуть мальчика у мамы не возник: конечно, у тетки. Тетка, довольно дальняя родня, вечно подвергалась нашествиям родственников со всех сторон, невзирая на свой характер. А специфика теткиного характера была в том, что при любых обстоятельствах к месту и не к месту бедная женщина говорила правду, доходя в ее утверждении на нашей несовершенной земле до запредельных величин грубости и бестактности. Но правда тетки обладала чудесным свойством преломляться в сознании окружающих в нечто совершенно противоположное. Так, завидев на пороге очередных визитеров, тетка искренне восклицала: "Так я и знала, что сегодня мне не дадут спокойно пожить!" Или поработать! Или постирать! – но гости принимали ее прямодушие за грубоватый юмор и, весело смеясь – без тетки, разумеется, тетка страдала по-честному, – проходили в дом, топтали свежевымытые полы под теткины справедливые замечания: "Знала бы, не примывалась сегодня!" – садились за стол, сопровождаемые горестными причитаниями: "Супу-то осталось на один раз после вас, опять варить придется!" – разбрасывали свои вещи по маленькой кухоньке: "Вечно все загадите, а мне убирай!" Даже самые юные и восторженные матери не обижались на теткины заявления типа: "Да я бы этого ребеночка била с утра до вечера, пока сил хватит! – а на законную просьбу: – Уберите от меня подальше вашего охряпка!" – реагировали тем, что радостно взгромождали ненаглядного отпрыска на теткины изможденные колени. Тетка никак не хотела смиряться, продолжала грубить гостям, отменно плохо готовила, орала на чужих детей или не замечала их – ничего не помогало.

Что ж удивляться, когда Викторова мама даже с некоторым удовлетворением проговорила, нажимая на разношенный дверной звонок родственницы: "Поживешь у тетки, ей приятно будет, ничего, всего-то четыре с половиной годика, да и веселее в семье". Конечно, двое теткиных детей в расчет не брались, как и ее крошечная квартирка. Спальные места возникали из ничего: на полу в комнате, на полу в кухне. Атмосфера общего снисходительного пренебрежения хозяйкой подмяла Виктора и приучила, против правил, не помогать, не участвовать в домашних делах, а свысока позволять ухаживать за собой наряду с двумя законными теткиными отпрысками. Но заговор родни против тетки немного сбавил обороты с появлением нового жильца, так как на время сессий наезжала мама и недрогнувшей рукой выставляла любого забредшего на привычный огонек, правда, в отличие от тетки, мама говорила ласково: "Ой, как досадно, так хотелось с вами поговорить, голубчик, и как жаль, что не получится!" Первые гости законно недоумевали: "Да почему же?" – "Ах, у Вити сессия, ребенку надо заниматься, ну как обидно, что не сложилось посидеть вместе, почаевничать, а ведь мы с вами так давно не виделись!" – и гости уходили, облитые маминой неестественной любезностью и неистовые в своем гневе. Уже ко второму курсу число приходящих уменьшилось втрое, а остающихся на ночь чуть не вдесятеро. Словом, от Викторова житья получилась ощутимая польза, пусть и для тетки. Мама своих правил не меняла.

Виктор проникся симпатией к теткиной дочери, своей многоюродной сестре, в основном за умение красиво повязывать шейный платочек, между ними сложились традиционные родственные отношения с нетрудным молчанием, совместным хождением по магазинам и мытьем посуды. Но десятилетний братец воспринимался хуже, чем тот самый рыбий жир – полезный, по крайней мере. На Викторово счастье, через пару месяцев братец потерял к нему интерес даже как к объекту мелких издевательств, так, изредка, словно по обязанности, выдергивал шнурки из Викторовых ботинок или пачкал мелом брюки. Сестра посвящала Виктора в истории своих неудачных отношений с мужчинами, постоянно муссируя на разные лады утверждение "все мужики сволочи"; о том, что Виктор тоже некоторым боком принадлежит к последним – или первым? – забывалось как-то сразу и прочно. Иногда они ходили гулять в парк, пару раз посетили местный театр, но сестра для культурных целей не годилась совершенно, с ней оказалось скучно говорить о чем бы то ни было, кроме домашних дел. Как и положено женщинам ее типа, она не обиделась, когда Виктор принялся ходить по окрестным достопримечательностям со своей сокурсницей Элькой. Первое время сестра подозревала между ними роман, но увидев Эльку – а увидеть ее с некоторых пор стало несложно: к каждому экзамену они с Виктором готовились вместе, вместе обсуждали каждый реферат на теткиной многострадальной кухне, – подозрения оставила.

Несмотря на толстые детские щеки, отсутствие талии и ноги, состоящие, казалось, из одних ляжек и икр, без всякого стекания в щиколотку, Элька довольно трепетно воспринимала искусство, даже ходила в картинную галерею, а уж по вопросам зоологии и микробиологии ей не было равных.

Когда на город опускался отнимающий разум черемуховый дух и распоследние ярые отличницы, несмотря на холодные черемуховые ночи, просиживали со своими ухажерами окрестные скамейки до рассвета и несмываемых следов "Катя, люблю тебя. IV курс. Биофак", Элька с Виктором мирно сидели в пустой библиотеке и обменивались карточками с замысловатыми выписками из каталогов. Но как ни усидчив был Виктор, Элька всегда знала чуть-чуть больше; это казалось странным, ведь читали одно и то же.

В середине пятого курса пришло распределение по местам работы, и никто не удивился, что именно Эльку оставили при кафедре в аспирантуре, а Виктору выпало ехать учителем в городок, неподалеку от своего родного, но еще меньший. Только переступив порог школы, Виктор понял, что это – катастрофа.

Три года время не двигалось вовсе. Вставала на зиму Волга, снег засыпал двери крохотного здания школы, паводком размывало дорогу к автовокзалу, одна за другой, как сон-трава, под его стенами появлялись бабки с пучками молодой редиски и зеленого лука, тополиным пухом умножалась пыль единственной городской площади, ветшали под упорными дождями деревянные некрашеные домишки и древние соборы, но время стояло на месте.

Мама вдруг подружилась с Элькой, закружили разговоры о заочной аспирантуре, мама приезжала в гости, постаревшая, потерявшая начальственную осанку, неприятно беспомощная, и незнакомым словом окликала Виктора со ступеньки рейсового автобуса: "Сынок!" Элька защитилась и удивила всех: ушла с кафедры, отправилась заниматься наукой в Академгородок, расположенный в забытом всеми почтальонами поселке, совсем близко от Виктора. Мама с Элькой раздружилась.