Утром, несмотря на слегка поскрипывавшую на "Ригонде" пластинку и безупречно сервированный поднос с яйцом всмятку и тоненькими кусочками булки, поджаренной до золотистой корочки, Виолетта не желала просыпаться. Виктор, испытывая легкое раздражение, съел яйцо сам и отправился на работу, попросив соседку, ту самую, что стирала белье по ночам, заглянуть к нему через пару часов и проведать девочку.

В лаборатории его встретили как заслуженного народного героя. Новость о подвиге Виктора завладела поселком спустя полчаса после начала подвига, владела всю ночь и сейчас ждала подкрепления свежей информацией. Начальник, выглянув из комариного по размерам кабинетика, легко растолкал сгрудившихся вокруг Виктора сотрудников и увлек того, слегка ошалевшего, к себе. Разом Виктор получил несколько чудесных предложений: написать заявление на материальную помощь, не стесняться впредь использовать скользящий график – мало ли, придется отлучаться домой к ребенку или приходить позже, и внеочередной талон на "праздничный" набор продуктов в столовой. Элька, дожидавшаяся под дверью, кинулась навстречу, словно не было между ними никакого отчуждения, никакой неловкости. Прижимая Виктора к стене горячим наливающимся животом, Элька принялась выспрашивать, какая одежда для девочки нужна в первую очередь, и, не получая ответа, сама же и отвечала, попутно обещая, что то и то она достанет, а за прочим можно обратиться к Свете, чья дочка примерно такого же возраста, найдется же лишнее! Сотрудники из смежных лабораторий и даже из хозяйственной части заходили, чтобы сказать Виктору что-нибудь хорошее или просто посмотреть на него. К обеду, не выдержав натиска сочащихся чадолюбием сослуживцев, Виктор решил воспользоваться скользящим графиком и сбежал домой.

Дверь открыла оживленная соседка Татьяна, сообщив, что они с Милочкой уже поели и помылись в ванне.

– Какая Милочка, – возопил Виктор, – ее зовут Виолетта!

– Да нет же, Милочка, сама мне сказала, но говорит плохо, может, не умеет по-нашему. Заниматься с ней надо, ну я тебе помогу, на меня можно рассчитывать. Возьмешь в гувернантки? – соседка тарахтела, точно ее стиральная машина по ночам.

Татьяниных вопросов Виктор боялся больше всего на свете, она могла спрашивать одно и то же до тех пор, пока не получала ответ, который ей нравился. Приглашая утром соседку, он начисто забыл о ее неуемной любознательности и сейчас прикидывал, осталась ли незамеченной свежесметанная рубашка, висевшая на стуле за шкафом. Забыл спрятать, растяпа, да еще под впечатлением от Элькиных разговоров размечтался, как они с Виолеттой станут шить на нее платьица, как он научит девочку строить выкройку, рассчитывать вытачки и пройму. Имя Мила взбесившимися ножницами отстригало чудесную мечту о девочке в сарафане с лиловыми оборками.

– Спасибо, Татьяна, извини, у меня мало времени, так что пока иди к себе, – с оголтелой находчивостью Виктор оттеснил женщину на лестничную площадку и захлопнул дверь.

Девочка с влажными, волнистыми после мытья волосами сидела на кушетке, опасливо кутаясь в огромный халат болотной расцветки, несомненно, соседкин. Ее руки с тонкими темными пальцами, похожие на лягушек, то выпрыгивали, то прятались под вытертой фланелью.

– Ну здравствуй, – смущаясь, произнес Виктор. – Будешь у меня жить? – и, не дождавшись ответа, поинтересовался: – Так как же тебя зовут?

Худенькое личико испуганно дернулось, губы разомкнулись: то ли Мила, то ли Лила, не поймешь. Лила все-таки лучше.

– Я буду звать тебя Лила, ладно?

Девочка осторожно кивнула. О чем с ней говорить, Виктор не знал, но предполагал, что неплохо бы вести себя естественно. Какая же тема будет естественной в такой обстановочке? Вспомнил.

– Хочешь есть? – такое же осторожное движение подбородком слева направо – нет.

И что дальше? Виктору захотелось назад, в лабораторию. Потом будет легче, Лила полюбит его, перестанет дичиться, станет помогать по хозяйству.

– Ну, ты пока отдыхай, а я – на работу, вечером приду, и сходим на Волгу, – Виктор повернулся, но до самых дверей чувствовал на спине немигающий взгляд, откуда-то знал, что немигающий.

На Волгу они не пошли, потому что Лила опять уснула. Фельдшерица по телефону успокоила Виктора, что все в порядке, так и бывает при истощении, через неделю забегает, сам не обрадуешься – утешила.

На работе тянулись бесконечные диалоги с Лилой – про себя, и она представлялась прекрасным собеседником и толковой ученицей. На деле обстояло иначе. Нельзя сказать, чтобы Лила казалась бестолковой, но что касается реальных диалогов, то Лила собеседником не была. Просто никаким. Разговаривать она не желала. Начав фразу, Виктор немедленно терял ее окончание, спотыкаясь о пристальный взгляд серых глаз, неприятно, по-женски, загадочных на детском личике. Каким-то образом Лила дала понять, что общество соседки ей нежелательно, это Виктора порадовало, вызвало прилив благодарности к подкидышу и некоторые надежды на дальнейшее счастливое совместное жилье. Напрасно. Все, что делала или не делала Лила, вызывало в лучшем случае недоумение. Так, невзирая на сервировку, ела исключительно руками, а на робкие замечания Виктора (вскоре прекратившиеся) реагировала как зверек, застигнутый на открытом месте: цепенела и роняла кусок на пол, на вытертый, но еще вполне приличный желтый палас. Хуже всего, что она отказывалась мыться, а дверь за собой в туалет не закрывала вовсе. В этом, в довершение к непристойности, коробившей Виктора, тоже сквозило что-то невероятно женское. А самое главное, она постоянно присутствовала. Дома. На облюбованной кушетке. И глядела, глядела. Под этим взглядом он засыпал и просыпался. Когда Лила спала сама, за исключением первых двух дней, и спала ли вообще, Виктор не знал. Ощущение наблюдаемого не из приятных, да что там, живешь, как на плацу. Он так и не справил девочке одежду, и Лила щеголяла в невозможном халате, не обращая внимания на оторванные пуговицы и нитки, торчащие из подола. В квартире поселился незнакомый тяжелый запах, стоило открыть входную дверь после уличного воздуха, несущего привкус воды и пыли, как запах чужой кожи и еще чего-то обрушивался на чистоплотного брезгливого Виктора. Видимо, мамина аллергия, тогда, с собакой, не такая уж выдумка. На работе, для контраста, все складывалось замечательно. Виктору прощали любые недочеты и нежелание ездить в экспедиции, начальник стал поговаривать о теме для диссертации. Замечательно, если бы не вернувшееся Элькино расположение. Беременная Элька, чего Виктор и не замечал, пока она не ткнула его своим пузом в коридоре у всех на виду, заваливала старого приятеля знаками внимания и вызывала неопределенный страх. Избегать Эльки не удавалось, на грубости она не реагировала; решив раз и навсегда вернуть чуть не угасшую приязнь, подруга не знала удержу.

К концу совместной недели с Лилой Виктор догадался, какую прекрасную и спокойную жизнь вел прежде.

Сыч, в своей суматошно-замедленной манере, наконец-то выбрался в район и, когда терпение Виктора держалось на тоненькой ниточке номер шестьдесят, обрадовал новоявленного опекуна перечнем справок и адресов для поездок по инстанциям на листе длиною в четыре месяца. Как ни странно, трудоемкий перечень воодушевил Виктора и вызвал нетипичное желание побороться с местной администрацией за права на подкидыша, домой он заспешил почти как раньше. Как раньше прикоснулся к только ему заметному кружочку над дверной ручкой – на удачу. Открыл дверь – и квартира оказалась пуста. Никаких следов девочки, никакого постороннего запаха. Соседка ничего не знала-не видела, но, поджав накрашенные губки, сочла нужным заявить, что нечто подобное предполагала с самого начала "этой авантюры".