А Бонни не могла пошевелиться, не могла даже закричать. Всепоплыло у нее перед глазами. Она ошибалась. Она не взрослая, она все еще быларебенком. Она не хотела видеть последний удар, но и отвернуться тоже не могла.Всего этого не должно было происходить, но это происходило. Происходило насамом деле.

На лице Клауса появилась улыбка, в которой не было ничего,кроме наслаждения. Поднятая палка в его руках начала опускаться.

Копье пролетело через всю поляну и поразило его в самуюсередину спины; оно застряло там и подрагивало, как огромная стрела. Папкавыпала из разжавшихся пальцев Клауса, безумная улыбка исчезла с его лица.Секунду он стоял, раскинув руки, а потом обернулся. В его спине дрожало копьеиз белого ясеня.

Хотя перед глазами Бонни кружились серые пятна, онаотчетливо услышала этот голос. Голос зазвенел, холодный, высокомерный иисполненный непоколебимой уверенности. Он произнес всего четыре слова, но ониизменили все:

— Отойди от моего брата.

Клаус завопил; этот вопль напомнил Бонни о древних хищниках,о саблезубых тиграх, о мамонтах. Одновременно с воплем из его рта вырваласьпена, а красивое лицо превратилось в искаженную яростью маску.

Он завел руку за спину, стараясь ухватиться за ясеневоекопье и выдернуть его. Но оно вонзилось слишком глубоко. Бросок был сильным.

— Дамон, — прошептала Бонни.

Дамон стоял на краю поляны, между дубами. Она наблюдала, какон делает шаг в сторону Клауса, потом другой. Он шел упругой поступью хищника,готового убивать.

Он был в ярости. Одного взгляда на его лицо хватило бы,чтобы Бонни со всех ног пустилась наутек, но мышцы отказались ее слушаться.Никогда раньше ей не приходилось видеть такое яростное, едва сдерживаемоебешенство.

— Отойди… от моего… брата, — повторил он почтишепотом, не сводя глаз с Клауса, и сделал еще один шаг.

Клаус снова закричал, но его руки перестали лихорадочноощупывать спину.

— Идиот! Нам незачем драться! Я же говорил тебе там, вдоме! Каждый из нас может просто не замечать другого и идти своей дорогой!

Голос Дамона не стал громче:

— Отойди от моего брата…

Бонни чувствовала, что в нем растет Сила, мощная, какцунами. Он договорил так тихо, что Бонни пришлось напрячь слух, чтобы егорасслышать:

— …пока я не вырвал у тебя сердце.

Наконец Бонни смогла пошевелиться и отпрянула на шаг.

— Я тебе говорил! — заорал Клаус, выплевывая пену.Дамон не обратил на его слова никакого внимания. Казалось, он видит перед собойтолько горло Клауса, только его грудь, где бьется сердце, которое он собралсявырвать.

Клаус подобрал свой уцелевший шест и ринулся на Дамона.

Несмотря на потерю крови, у светловолосого вампира явноосталось еще много сил. Он кинулся на Дамона так неожиданно и быстро, чтоувернуться было практически невозможно. Бонни увидела, как он занес над Дамономкопье, и невольно зажмурилась, но через секунду открыла глаза, услышав хлопаньекрыльев.

Клаус проскочил то место, где только что был Дамон, а надним парил черный ворон. Вниз медленно летело перышко, Бонни видела, как Клаус,не останавливаясь, пробежал через всю поляну и исчез в темноте.

Мертвая тишина воцарилась в лесу.

Оцепенение прошло, и Бонни сначала сделала несколько шагов,а потом стремглав помчалась к лежащему на земле Стефану. Он не открыл глаза,когда она подбежала, — видимо, был без сознания. Бонни опустилась рядом сним на колени и ощутила, что все ее тело пронизывает мертвящий холод, как учеловека, который долго находился в ледяной воде и наконец почувствовал первыепризнаки переохлаждения. Если бы не череда прежних потрясений этой ночи, Боннис криком убежала бы прочь или забилась в истерике. Теперь же это был простопоследний шажок к тому, чтобы соскользнуть за пределы реальности. В мир,которого не должно быть, но который все-таки существует.

Потому что дела были плохи. Очень плохи. Настолько, что хужене бывает.

Она еще никогда не видела таких страшных ран. Даже раны, откоторых умер мистер Таннер, выглядели не так ужасно. И никакие советы Мэриничем не могли помочь. Даже если бы Стефан сейчас лежал на носилках у дверейоперационной, это все равно ничего бы не изменило.

Все в том же состоянии пугающего спокойствия она поднялаглаза и увидела в лунном свете взмахи мерцающих крыльев. Дамон оказался рядом сней, и она спросила на удивление спокойно и рассудительно:

— Если поделиться с ним кровью, это поможет?

Казалось, он не слышал ее. Его глаза были абсолютно черными,словно состояли из одних зрачков. Безумная ярость, бешеная энергия — все этоотступило, осталось позади. Он присел на корточки и дотронулся до лежащей наземле головы брата.

— Стефан.

Бонни закрыла глаза.

«Дамону страшно, — думала она. — Дамону страшно, Дамону! —и я — боже мой, я не понимаю, что делать. Теперь ничего уже не изменить, всезакончилось, мы все погибли, а Дамону страшно за Стефана. Он не скажет, что намнадо делать, потому что сам этого не знает, а значит, принять решение долженкто-то другой. Господи, пожалуйста, помоги мне, потому что я очень боюсь,Стефан умирает, Мередит и Мэтт ранены, а Клаус вот-вот вернется».

Она открыла глаза и посмотрела на Дамона. Он был белым, иего лицо с широко раскрытыми глазами выглядело пугающе молодым.

— Клаус сейчас вернется, — сказала она тихо. Онабольше не боялась Дамона. Не было охотника, которому сотни лет, исемнадцатилетней девушки, застывших у края мира. Были просто два человека,Дамон и Бонни, которые старались сделать все, что в их силах.

— Я знаю, — сказал Дамон. Он спокойно держалСтефана за руку, будто происходящее ничуточки его не волновало, и это казалосьвполне осмысленным и логичным. Бонни понимала, что он переливает Стефану Силу,и чувствовала, что ее слишком мало.

— Кровь ему поможет?

— Не очень. Разве что чуть-чуть.

— Если поможет хотя бы чуть-чуть, надо попытаться.

— Нет, — прошептал Стефан.

Бонни вздрогнула. Она думала, что Стефан потерял сознание.Но теперь его глаза были открыты, они были живыми, и в них сиял зеленый огонь.Впрочем, глаза были единственным, что в нем осталось живого.

— Не глупи, — сказал Дамон, и его голос сталсуровым. Он сжал руку Стефана так, что костяшки пальцев у него побелели. —Ты тяжело ранен.

— Я не нарушу обещания. — Непоколебимое упрямство,звучавшее в его голосе, было написано на его бледном лице. А когда Дамон сноваоткрыл рот, явно собираясь сказать, что Стефан сейчас заткнется и нарушитобещание, а не то он, Дамон, сломает ему шею, Стефан добавил: