чтобы к лютам его снова не подпустить. Каждый раз Вран думает, что удалось ему её переиграть, что вот-вот получит он то, что хочет, — и каждый раз она новый козырь из рукава вытаскивает.

Как насмотрелись они с Баей со склона холма лесного на буйства деревенских обрядовые, как спустились с него вместе с Сивером и Солном, как вернулись на болото, где всё ещё их люты во главе с Лесьярой ждали, так сразу Вран её спросил, сразу быка за рога взял: «Ну что, хозяйка, прав ли я оказался»?

Прав.

Всё болото, вся община подводная, потусторонняя, как потом Врану поведали, на ушах стояла: испарились из неё вдруг, в мгновение одно, с десяток упырей с русалками, да и Рыжка вместе с ними. Вышли они строем ровным, отрешённым, никого не видящим, никого не слышащим, на поверхность, за руки взялись, и, лишь ветер слабый, едва траву ещё неокрепшую колышущий, подул — вмиг прахом по болоту развеялись, словно только этого тела их всё это время и ждали.

Словно только и ждали, когда же пальцы их, плоть их украденная, сама в пепел обратится — и когда вырвутся души их, ведьмой похищенные, на свободу из горла её перерезанного.

Вран тогда этого не знал — Вран второй вопрос задал, короткий, голосом дрогнувшим от предвкушения: «Когда?»

Когда закончишь ты меня в темнице этой земляной держать, как прокажённого какого-то, заразного, для общества ночницы лишь пригодного?

Когда закончишь ты в игры свои играть бездейственные, всем членам племени своего со мной общаться запрещать для того якобы, чтобы делом я занимался, обучением, своё мнение об устройстве вашем складывал, сам решал, нужно ли мне это, чужими рассказами не увлекался, лишнего себе на надумывал, — а на самом деле потому только, что смирить меня ты хочешь, место моё настоящее указать, выжить отсюда поскорее, да по моей же собственной воле?

Когда закончишь всеми обычаями да устоями прикрываться, чтобы дочь от меня свою старшую прятать, — неужели не видишь ты, что не помогает это, что тянется она ко мне, сама тянется, мне даже делать для этого ничего не приходится?

Когда проведёшь ты обряд свой проклятый, когда предкам меня своим представишь, когда увиливать перестанешь и честно признаешь: да, доказал ты делами природу свою, нечего мне больше возразить?

Улыбнулась Лесьяра после вопроса этого улыбкой невозмутимой своей, холодной.

И сказала:

«Сразу после испытания».

И пояснила тут же, видя, как вытянулось лицо Врана:

«Испытания знаний твоих, конечно. Разве ничего тебе Солн об этом не говорил?»

Нет, не говорил.

Да и не мог — потому что в его племени родном таким не занимались.

Не уверен Вран, что и в этом когда-либо занимались. Не так уж часто людей в племена волчьи принимают — в возрасте сознательном никогда почти, на самом деле. Если люди у лютов и появляются, то детьми малыми, из деревень, как Веш, выброшенными — и никаких испытаний им не устраивают, ни в каких холмах пограничных их не держат, сразу как своих воспитывают, сразу все дороги открывают. Вполне возможно, что и «обряд посвящения» этот Лесьяра сама придумала, что и не таинство это никакое, веками закреплённое, а так — что первым в голову пришло, чтобы отмахнуться.

Но решил Вран Лесьяре не перечить. Может, и зря.

«Испытание» это, в сущности, ничего особо трудного в себе не заключало: нужно было Врану обо всём, что он о лютах узнал, рассказать, да на вопросы ответить. Звучало не так уж сложно, хотя Солн напрягся сразу же — но не обратил на это Вран внимания, не захотел обращать. Слишком горд собой Вран был, слишком победой своей доволен — на это, вероятно, Лесьяра и рассчитывала.

Назначили Врану часом переломным вечер следующего дня — чтобы выспаться успел, отдохнуть, а как только глаза разомкнёт, тут к нему Лесьяра с другими проверяющими и придёт. Только Солн рот открыл, замечая, что не мешало бы хоть как-то Врану к испытанию подготовиться, так мгновенно возразила Лесьяра: ужели дополнительная подготовка ему нужна, ужели пробелы какие-то в знаниях у него есть, старшим не закрытые? Чем же занимался Вран тогда эти три месяца, как же Вран может тогда так уверенно за границу проситься?

«Прилежно я учился от рассвета до заката, а иногда — и до нового рассвета, хозяйка, — тут же Вран заявил, и сделал Солн глаза страшные, многозначительные, но и это Врана не остановило. — Всё я знаю, что мне нужно… что вам нужно, что старший мне рассказывал. Хоть сейчас перед вами за знания свои отвечу».

«Сейчас не нужно, — мягко Лесьяра головой покачала. — Завтра ответишь».

Ответил.

Не соврала Лесьяра — как только покинул Врана сон, кое-как его в холме сморивший, распахнулась дверь, в убежище лютов ведущая, и вошла в неё Лесьяра с целой толпой лютьей.

Четыре лица из толпы этой Вран узнал: саму Лесьяру, Радея, Солна, Бушуя…

…остальные так и остались для него загадкой.

Привела с собой Лесьяра, к удивлению врановому, стариков одних, Врану незнакомых; все они возрастом с его родителей были, а то и старше, как Бушуй. Верно, мудрейшие из племени — смутило тогда Врана такое множество наблюдателей, но чуть-чуть совсем. Вран быстро на ноги вскочил, голову склонил приветственно — и мелькнула в глазах Лесьяры насмешка, но и она ему кивнула.

«Итак, — сказала. — Начнём. Вран из Сухолесья, поведай нам — что узнал ты о нас нового, любопытного, душу твою единственную тронувшего?»

Возможно, не следовало Врану тогда так отвечать, как ответил он.

Возможно, иначе он начни, так иначе бы всё и пошло.

«Раз уж сами вы об этом заговорили, хозяйка, — протянул Вран, голову поднимая, — позвольте встречный вопрос вам задать: почему так смущает вас душа моя единственная? Узнал я, например, такую вещь любопытную: порой и у вас однодушники рождаются, и нет в них двойственности никакой, кроме кровной. Близнецы. Верен и Нерев, Зоран и Горан. Две души они на двоих делят, а не на одного, так уж предки ваши для них определили. Почему же считаете вы тогда, что с моей душой единственной не так что-т…»

«Довольно, — прервала его Лесьяра, сузив глаза. — Сейчас я вопросы задаю, Вран из Сухолесья».

И впрямь начала задавать — да такие, что у Врана голова кругом пошла.

Назови ту, эту, пятую, десятую. А сколько у неё детей было? А кто из них знахарем стал, а кто на девятом десятке умер, а кто век целый прожил? А кто с племенем соседним объединился, чтобы «грамоте»