на коленях. — Возможно, ты сможешь нарисовать меня сейчас, раз уж ты уже видел меня обнаженной.

Я стону, качая головой.

— Шанс, что я когда-нибудь закончу эту картину, был бы ничтожно мал.

Я ставлю свой бокал на кофейный столик, убираю ее струящиеся золотистые волосы с шеи и прижимаюсь губами к ее коже.

— Я бы не смог удержаться от того, чтобы трахнуть тебя.

Ева хихикает, качая головой.

— Ты мог бы попробовать.

Я вижу, что ей не терпится, чтобы я ее нарисовал, но знаю, что из этого ничего не выйдет. Вместо этого меняю тему.

— Скажи мне, Ева. Ты знаешь мою страсть. А какая тебя?

— Животные, — говорит она.

Я хмурю брови.

— Так вот почему ты хочешь стать ветеринаром? — Я провожу рукой по затылку. — Но что заставляет тебя так страстно любить животных?

— Забота о них приносит мне радость. — Она широко улыбается и лезет в карман, вытаскивая телефон. — Там, где мы живем, в Атланте, рядом с нами находится лесной заповедник. — Она пролистывает фотографии, на которых в основном изображены животные. — Эти две белки были ранены, и я выходила их. — Ева гордо улыбается, протягивая мне телефон. — В мире нет лучшего чувства, чем помогать тем, кому повезло меньше, чем тебе.

Я тяжело сглатываю, в горле образуется комок. Ева права, и все же я поступаю с точностью до наоборот. Без сомнения, слух об убийстве Хенли распространился по школе. Это поведение, которому я способствую.

— Уверен, что так и есть, но мне это чувство незнакомо.

Я встаю и иду на кухню, беру бутылку скотча и наливаю еще одну большую порцию.

— К сожалению, моя работа не приносит ничего хорошего.

Ева наклоняет голову, наблюдая за мной.

— Не знаю, правда ли это. Ты даешь этим людям место, к которому они принадлежат, и учишь их дисциплине, даже если они выходят в мир и совершают плохие поступки. Это не твоя вина.

— Разве не так? — Спрашиваю я, мой голос звучит резче, чем я намеревался.

Однако Ева не съеживается. Вместо этого она качает головой.

— Нет, кто-то должен их учить. Возможно, студенты, которые пройдут через это место, не будут такими жестокими, как те, кто этого не сделал.

Я поднимаю бровь.

— Ты не слышала, что случилось сегодня с Хенли Андерсоном?

Она недоуменно хмурится, и качает головой.

— Я даже не знаю, кто это.

— Этим утром, когда я выходил из класса. — Я провожу рукой по волосам, когда перед моим мысленным взором вспыхивают ужасающие образы, — Другой парень жестоко убил Хенли Андерсона.

Ева задыхается, качая головой.

— Ты серьезно?

— Удивительно, что ты не слышала, как сплетни распространяются по школе. — Я возвращаюсь к ней и сажусь на диван. — Он был заложником войны, в которой участвовал его отец. — Я встречаюсь с широко раскрытыми глазами Евы. — Не заблуждайся. Это место такое же темное, поганое и жестокое как и мир, к которому они принадлежат за пределами этой территории.

Ева ставит свой бокал с вином на журнальный столик и берет мои руки, сжимая их.

— Зачем ты занимаешься этим, если это делает тебя несчастным?

— Занимаюсь чем? — Я спрашиваю.

— Руководишь этой школой.

Когда я смотрю в ее глаза, у меня сводит живот. Я не могу дать ответ на этот вопрос, пока не буду уверен, что могу доверять Еве.

— Я не знаю, — говорю я, отнимая свои руки от её.

Это безумие, как хорошо она меня знает. Неужели меня так легко прочитать?

— Мне нужно проверить, что там с едой.

Я оглядываюсь на Еву и вижу, что она смотрит на меня с разочарованием в глазах. Дело в том, что она пока не может знать правду. Нет, пока я не определю, насколько далеко простирается ее ненависть к родителям.

— Всё готово, — говорю я, улыбаясь. — Присаживайся за стол.

Она делает, как я говорю, встает и садится на стул рядом со мной.

— Здесь нормально?

— Идеально, — говорю я, ставя блюдо с лазаньей на противень в центре. — Минутку. Нельзя забывать про чесночный хлеб.

Её желудок урчит. — Всё пахнет очень вкусно.

Вернувшись к столу, я подаю ей хорошую порцию, а затем беру себе.

— Налетай, — говорю я.

Она так и делает, издавая тихие постанывающие звуки во время еды.

— Вау, эта лазанья потрясающая. В чем твой секрет?

— Итальянская кровь, — говорю, посмеиваясь.

Она хмурит брови.

— Правда? Оакли Бирн звучит не совсем по-итальянски.

Мое сердце сильно бьется, когда я понимаю, что только что совершил первую жизненно важную ошибку. Никто не знает о моем итальянском происхождении, даже двое моих лучших друзей. До того как я поселился в Атланте, жизнь, которую я оставил, была давно и глубоко похоронена.

— Да, по материнской линий. Наполовину итальянец, — лгу я.

— О, ясно. — Она кивает. — Это ее рецепт?

— Рецепт ее матери. Моей бабушки.

— Они живут здесь, в Мэне? — Спрашивает Ева.

Я тяжело сглатываю, качая головой.

— Нет, моя семья мертва.

По крайней мере, для меня. Я не знаю, что стало с семьей, которую я так давно бросил. Часть меня скучает по моим брату с сестрой, и родителям, но чаще всего я благодарен, что избежал тирании мира, в котором родился.

— Мне так жаль, Оак, — говорит Ева, накрывая мою руку своей. — Я не хотела…

— Это пустяки, — говорю я, пренебрежительно махнув рукой. — Ешь.

Ева делает, как ей сказано, набрасываясь на еду и издавая маленькие довольные звуки, от которых мой член становится твердым, а сердце замирает. Мы едим в дружеском молчании, пока не остается половина лазаньи и последний кусок чесночного хлеба.

Ева откидывается на спинку стула и кладет руку на живот.

— Я слишком много съела.

Я приподнимаю бровь.

— Значит ли это, что у тебя нет места для десерта?

Ева выпрямляется и улыбается.

— У меня всегда есть место для десерта.

Я смеюсь, потому что использую ту же фразу.

— Хорошо, потому что это вкусно.

Я встаю и направляюсь на кухню, чтобы взять пирог, который испек заранее.

— Пекановый пирог.

— Мой любимый. Ты знаешь, что он очень популярен в Джорджии? — Ева практически визжит.

Я точно знаю это, поэтому и сделал его для нее.

— Возможно, — говорю я, ухмыляясь.

Она наклоняет голову.

— Вы пытались произвести на меня впечатление, сэр?

Ее голос становится немного кокетливым, заставляя меня полностью забыть о пироге в руках.

— Может быть, — говорю я, ставя блюдо в центр стола и разрезая на щедрые куски. Сначала подаю порцию Еве, а потом беру себе.

Она пробует пирог, и ее глаза закрываются, когда она стонет.

— Ты чертовски хорошо готовишь.

Я со смехом качаю головой.

— Не совсем. Я