Спарта потребовала, чтобы Кимон увёл своих гоплитов обратно. Афиняне пришли в негодование и обрушили свой гнев на всех сторонников Спарты, среди которых самым заметным оказался Кимон. Его участь была предрешена задолго до того, как Перикл произнёс против него речь на Пниксе. Кимона изгнали из Афин на десять лет.

— Здравствуй, Перикл, — сказала Эльпиника, входя в библиотеку. — Как ты находишь меня теперь — не постарела ли я ещё больше?

— Нет, — ответил Перикл. — Я нахожу, что ты помолодела, Эльпиника. Каллий уезжает в Сузы — и вот ты помолодела. Тебе надоел Каллий? Ты рада его отъезду? Сегодня ты хороша, как никогда.

— Я рада, — улыбнулась Эльпиника. — Первый раз ты заговорил со мной как мужчина, а не как великий вождь. Я тебе нравлюсь? Только что я узнала, что ты отправил свою жену к Филократу. Надоела?

Перикл подумал, что Каллисфена уже успела всё разболтать и что скоро весть о том, что он расстался с женой, станет достоянием всех Афин, поморщился, как от боли, и сказал:

— Ты пришла просить о брате, надеюсь, а не о том, чтобы я забрался к тебе в постель.

— Я не стала бы возражать, — засмеялась Эльпиника.

— Ах, Эльпиника, — вздохнул Перикл, — всё-то тебе неймётся... Ладно, о твоём братце: я сегодня же сообщу в Совет о твоём намерении вернуть Кимона в Афины и буду говорить об этом на Пниксе. Он мне нужен.

— Нужен? — удивилась столь неожиданной перемене Эльпиника. — Тебе? Вот новость! Ты, наверное, забыл, что Кимон и я тоже, конечно, доводимся родственниками Фукидиду, твоему врагу. Фукидид очень обрадуется твоему решению, Перикл.

— Кимон не станет помогать Фукидиду, — сказал Перикл, нахмурившись. — А если станет, пожалеет. Скажешь ему об этом, когда он вернётся.

— Хорошо, — согласилась Эльпиника. — А зачем же ты прогнал жену? — Она кокетливо повела плечом. — Нашёл себе другую? Каллий уже отправился в Пирей, где ждёт его корабль. В Сузах он пробудет долго, может быть, целый год — такое трудное дело ты поручил ему.

Не отправил ли ты его в Сузы с умыслом, а? Теперь и ты свободен, и я свободна...

— Эльпиника! — повысил голос Перикл. — Я знаю, что ты умеешь молотить языком. Уймись. Не прошу тебя о том, чтобы ты не болтала обо мне и Каллисфене на каждом углу — ты всё равно станешь болтать. Но не говори, пожалуйста, будто я сделал это ради тебя. Уверяю, я сделал это ради другой женщины.

— Жаль, — сказала Эльпиника. — Ты мне всегда нравился, Перикл. Бородка у тебя такая курчавая, такая нежная... Всё, всё! — подняла руки Эльпиника, защищаясь: Перикл с гневным выражением на лице сделал шаг к ней. — Умолкаю. За Кимона, конечно, спасибо. И счастья тебе с новой женой. Кстати, кто она, как её зовут?

— Ей зовут Аспасия.

— Какая Аспасия? Кто она?

Перикл взял Эльпинику за плечи и выставил за дверь, сказав стоявшему там слуге:

— Эту женщину никогда больше не впускай ко мне.

Дождь перестал, выглянуло из-за туч солнце. Перикл, обходя лужи, шагал по улице к Пританее, чтобы сообщить эпистату Совета о своём решении относительно Кимона. Уже у самой Пританеи его встретил Периламп, которому он поручил подготовку флота к походу вокруг Пелопоннеса. Периламп только что вернулся из Пирея, всё ещё погруженный в заботы о предстоящей экспедиции.

— Думаю, что удастся снарядить около ста триер. Хорошо бы спарить некоторые, чтобы взять на палубу больше гоплитов — мы смогли бы штурмовать города в глубине полуострова...

— Всё отменяется, — обняв друга, сказал Перикл. — Похода не будет. Будет нечто поважнее — будет мир со Спартой. — Говоря это, он думал об Аспасии, о тех многих счастливых днях, которые он проведёт с ней.

Аспасия вернула дом проксену Каламиду и перебралась к Периклу. Пир по этому поводу был непродолжительным, — пировали всего одну ночь, — но весёлым и щедрым: Эвангел выставил на столы всё самое лучшее, что было у него в подвалах и кладовых и что удалось купить на деньги, которые вручил ему Перикл, — сумму совершенно небывалую, Эвангел никогда ещё не тратил так много.

О том, сколько денег было потрачено на пир, вскоре узнал Ксантипп, старший сын Перикла, и устроил отцу скандал во время обеда, когда за столом была вся семья: Перикл, Аспасия, Парал, младший сын Перикла, сам Ксантипп и его жена. Речь зашла о деньгах — жена Ксантиппа купила себе золотое ожерелье, — Перикл сделал по этому поводу замечание, сказав, что тратить деньги на дорогие безделушки — не самое лучшее занятие; и тогда взбешённый этим замечанием Ксантипп встал из-за стола и закричал так громко, что его голос был слышен во всём доме:

— Ты из-за этой шлюхи, — при этом он указал рукой на Аспасию, — потратил на пирушку столько денег, сколько я и моя жена не тратили за год! А ещё ты купил ей платья, оплатил все её долги, отдал ей лучшие комнаты в доме, позволяешь ей потчевать дорогим вином всех ваших дружков...

— Замолчи! — потребовал Перикл. — И убирайся отсюда! Буду рад, если ты покинешь этот дом.

— Один? Один покину? А моя жена пусть остаётся? Тебе мало одной шлюхи, так ты ещё ходишь по ночам к моей жене?..

Это была чудовищная ложь, придуманная Ксантиппом для того, чтобы поссорить Перикла с Аспасией. Ради этой цели он, человек ничтожный и злобный, не пощадил доброе имя своей жены, а может быть, сделал это с её согласия.

Аспасия поперхнулась молоком, которое пила, уронила чашку.

Перикл молча поднялся с ложа, взял невестку за руку и повёл её к сыну, к Ксантиппу.

Ксантипп бросился в дверь наутёк, всё ещё что-то крича. Жена побежала за ним. Перикл вернулся к столу, сказал Аспасии:

— Не верь Ксантиппу. Денег я ему даю достаточно, а всё прочее — ложь.

— Разумеется, — ответила Аспасия. — Я подарю жене Ксантиппа часть своих нарядов и украшений.

— Хорошо, — согласился Перикл. — Продолжим обед.

Парал, которому было не больше десяти лет, протянул отцу кусок фруктового пирога — лакомство, которое он сам любил больше других.

Народное собрание приняло решение о возвращении Кимона. Фукидид обрадовался этому решению и должен был бы, казалось, поблагодарить Перикла — он выступил с речью, оправдавшей Кимона, — но вместо этого обрушил на него новый поток обвинений.

— Посмотрите на него! — начал он свою речь, едва взойдя на Камень. — Он прогнал свою старую жену, мать двух детей, и привёл в дом милетскую гетеру!

Эпистат Совета — в этот день эпистатом был избран друг Перикла Периламп — попытался было остановить Фукидида, призвать его к сдержанности в выражениях, но Фукидид — толпа тут же поддержала его — отмахнулся от Перилампа и продолжал:

— Вот вам пример высокой нравственности, приверженности золотым обычаям отцов. Если это не распущенность закоренелого сластолюбца, то что же тогда это? Мать своих детей он прогнал из дома, как надоевшую собаку, и ради кого? Ради гетеры, ради чужестранки, в доме которой Перикл и его друзья устраивали весёлые пирушки!