«Ну хорошо же, — подумал, слушая Фукидида Перикл. — Пришло время показать тебе, как это делается. Ты пожалеешь о сказанном, Фукидид!»

Услышав эти обвинения Фукидида в адрес Перикла, народ радостно зашумел: афиняне обожали скандальные речи ораторов.

— Он призывал вас вернуть Кимона не потому, что убедился в его непогрешимости, в его любви к Афинам, в чём вы, надо думать, никогда не сомневались, хотя под влиянием речей Перикла проголосовали против Кимона. Кимон — наш друг, наш защитник, наша слава. Аплодируйте этим словам, аплодируйте! — закричал Фукидид. — Кимон заслужил вашу любовь! А вот он, — Фукидид указал рукой на Перикла, — заслуживает того, чтобы занять нынешнее место Кимона — он заслуживает вашего осуждения и изгнания, потому что ведёт всех нас к гибели. Перикл решил возвратить Кимона не потому, что любит его, а потому, что страшится Спарты. Он не хочет отправляться в экспедицию против Пелопоннеса, боится поражения, такого, как при Танагре, такого, как в Египте. Стратег послал Каллия к Артаксерксу, а Кимона собирается послать в Лакедемон, чтобы Каллий и Кимон защищали там мир, пока Перикл будет здесь пировать с друзьями в домах гетер и тратить деньги союзной казны — он ограбил союз, перетащив казну с Делоса в Афины, и опозорил нас перед всем миром — тратить деньги союзной казны не на укрепление нашего военного могущества, не на военные экспедиции против варваров, а на украшения для города, без которых обходились наши отцы и мы можем обойтись... Следует отстранить Перикла от власти, — потребовал в заключение Фукидид. — И отдать её лучшим из афинян во главе с Кимоном! Эпистат, пусть народ проголосует за моё предложение.

Собрание голосовать за предложение Фукидида не стало: эпистат сказал, что предложение Фукидида должен сначала рассмотреть Совет Пятисот и уже потом, если Совет одобрит это предложение, вынести его на обсуждение Экклесии, Народного собрания. Собрание с ним согласилось, хотя могло бы, проявив строптивость, сразу же проголосовать за или против Перикла.

— Фукидид подталкивает тебя всё ближе к пропасти, — сказал после собрания Периклу Периламп. — Пора действовать, иначе будет поздно: что, если Каллий не заключит договор с Артаксерксом, а Кимон не умерит воинственность Лакедемона? Не послать ли нам кого-нибудь в Дельфы за оракулом?

— Нет, — ответил Перикл. — Всё решится быстрее, чем посольство успеет съездить в Дельфы и вернуться. Я заставлю Фукидида замолчать.

— Как?

— Он будет изгнан из Афин.

— Силой?

— Нет, по суду остракизма. Я ещё не разучился разговаривать с Афинами и убеждать их в моей правоте.

Парал, младший сын Перикла и Каллисфены, хоть и относился к Аспасии настороженно, всё же нет-нет да и выказывал ей доброе расположение: позволял заботиться о нём, приводить в порядок его одежду, стричь — у него были, как у отца, курчавые и жёсткие волосы, росли они быстро и дыбились на голове копной. Аспасия перевязала ему ссадину на колене, потом прикладывала к ней всякие мази, когда ссадина загноилась. А однажды, жалуясь на учителя, который пожурил его за невыученный урок и тем сильно обидел, потому что сделал это при других мальчиках, Парал обнял Аспасию, уткнувшись ей в грудь и всхлипывая. Случай сам по себе пустяковый, но после этого Аспасия и Парал сблизились, стали друзьями. Это быстро заметили Перикл и Ксантипп. Перикл — с радостью, он очень любил Парала и не хотел огорчать его тем, что привёл в дом новую жену. Ксантипп же возненавидел Аспасию ещё сильнее, ходил мимо неё, не замечая, не здороваясь, а при случае делал ей мелкие гадости и распространял грязные слухи, будто она изменяет Периклу с молодыми скульпторами, работающими в мастерской Фидия на Акрополе, где она часто бывает. Перикл купил для Ксантиппа и его жены дом и настаивал на том, чтобы они поскорее перебрались туда, но Ксантипп продолжал жить в отцовском доме, заявляя, что покинет его только тогда, когда отец либо даст ему денег — он потребовал десять талантов, сумму, которой у Перикла отродясь не было, — либо собственноручно вытолкает его силой, чего Перикл сделать не мог, тем более что Ксантипп грозился устроить драку и таким образом опозорить отца.

Сплетня, будто Перикл спит с женою Ксантиппа, быстро распространилась по Афинам — постарался сам же Ксантипп. Фукидид и его друзья с радостью подхватили эту сплетню, украсили её всякими пикантными подробностями, например, будто Аспасия однажды застала мужа с женой Ксантиппа, когда те были в постели, и стала силой отрывать его от неё, а он никак не поддавался, из-за чего возникла потасовка между женой Ксантиппа и Аспасией. А то ещё рассказывали, будто Перикл спит сразу с двумя женщинами, с женой Ксантиппа и Аспасией. Перикл знал, что афиняне сплетничают о нём, а Фукидид намерен воспользоваться клеветой в предстоящей речи на Пниксе, но ничего не мог предприняв — слухи ведь остановить нельзя, — только сильнее злился на Ксантиппа, который так гнусно предавал его. Аспасия долго не решалась вмешаться в эту историю, чтобы осадить Ксантиппа, но в конце концов, видя, что Перикл страдает всё сильнее, не находя способа унять сына, решилась поговорить с Ксантиппом.

Встретившись с ним в перистиле, она остановила его и сказала:

— Ты пакостишь отцу так, будто он твой враг, а между тем он правитель Афин, вождь народа, слава всей Эллады. Да и я не заслужила твоей мести, хотя не обо мне речь.

— Отец для меня — только скряга, а ты — шлюха, из-за которой он прогнал из дома мать.

— Будто тебе так уж дорога мать? Ты и ей досаждал своим распутством и пьянством.

— Не твоё дело, — окрысился Ксантипп.

— Нет, это моё дело: я жена твоего отца.

— Жена! — захохотал Ксантипп, хватаясь за живот и перегибаясь от хохота в поясе. — Она — жена! Да ты просто его ночная грелка!

Аспасия шагнула к Ксантиппу и ударила его по лицу. Удар пришёлся по носу. Ксантипп взвыл, схватился за нос, между пальцев его руки показалась кровь.

— Ты что?! — отскочил он, гундося и прикрывая кровоточащий нос. — Будешь драться? Да я тебя раздавлю, как муху!

— Только попробуй, — пригрозила Аспасия. — Тогда я пущу тебе кровь не только из носа.

Ксантипп был лет на пять старше Аспасии, выше её и, конечно, сильнее, но смелости в нём едва ли хватило бы на воробья. Подличать он научился, и в этом успел превзойти многих, но ведь подлость рождается лучше всего из трусости, из страха, из других пороков, а не из смелости и благородства.

— Я отдала твоей жене все мои драгоценности и наряды — это стоит больших денег. Продай это всё, если хочешь, и ты сможешь купить столько вина, что тебе хватит на всю жизнь.

А мне этого мало, — утирая подолом рубахи нос, ответил Ксантипп. — Мне надо больше.

— У меня больше ничего нет.

— Есть, — сказал Ксантипп, ухмыляясь. — У тебя ещё кое-что есть.

— Что же? — спросила Аспасия.

— Приходи ко мне в спальню, я тебе скажу, что у тебя есть.

— Ах вот ты о чём?! Не стыдно?