За пиво-воды в этом году отвечал Пасечник, поэтому стол просто ломился от запотевших графинчиков с водкой. «Все должно быть красиво!» – повторял поставщик стола, обходя коллег и держа в одной руке пластиковый стаканчик, а в другой соленый огурчик, размеры которого уменьшались с каждым новым переходом от человека к человеку. Когда дошла очередь до нестеровских, от огурца оставался лишь хвостик, а Пасечник был настолько хорош, что по-хозяйски хлопнул Полину чуть ниже спины, а потом и вовсе оперся на ее плечо. Козырев, опорожнивший к этому моменту пару стопок, приподнялся, довольно дерзко одернул Пасечника, а затем и вовсе повернул его на 180 градусов и легонько прибавил ускорения. Случись такое в повседневной жизни, этот панибратский жест мог обернуться немедленным ударом в табло, однако в данном случае сработало железное правило – на застольных «гручицких» пиршествах все равны.

Полина про это правило ничего не знала, поэтому ее, уже давно не ждавшую от своих коллег мало-мальского джентльменского участия, поступок Козырева не то чтобы шокировал, но приятно удивил. Поэтому она шутливо позволила Паше стать ее кавалером на сегодняшний вечер. Дважды упрашивать того не пришлось – своей Дульсинее Козырев был готов угождать всегда. Правда, о том, как именно должен вести себя кавалер во время застолий, он имел довольно смутное представление, а потому в основном подливал и подливал в стакан Ольховской спиртное. Благо каждые десять минут со всех сторон стола раздавались самые разнообразные тосты – и во здравие, и за упокой. Водка была чудо как хороша (Пасечнику – зачет!) и шла на удивление легко. Полине, которая обычно не жаловала сей напиток, в этот вечер казалось, что она пьет воду и совершенно не пьянеет. А то обстоятельство, что с каждой минутой ей становилось все веселее и вольготнее, она сама себе объясняла исключительно приятной дружеской атмосферой. Ольховская с удовольствием реагировала на любые оказываемые ей знаки внимания, даже если они носили, скажем так, «пограничный характер», и в полный голос хохотала над звучавшими повсюду байками, хохмочками и анекдотами, даже если те были либо специфично-мужскими, либо абсолютно несмешными. Все это время рядом с ней неотступно находился Козырев, который пожирал Полину глазами собаки, до нервной дрожи влюбленной в своего хозяина. Наблюдая за ним, Нестеров лишь качал головой, но поскольку в этот вечер и у него она была не слишком ясна, предотвращать то, что вполне могло произойти дальше, он не стал. Хотя и догадывался, к чему эти песни кота Баюна могут привести. А привели они в конечном счете к следующему…

Когда самые слабые уже спали в своих постелях, а самые стойкие наконец-то перешли на кофе, Паша, отшив нескольких потенциальных провожатых, предлагавших Полине проводить ее до дому с ветерком (кто на своей личной, а кто и на служебной машине), пошел провожать ее сам. Путь пешком от конторы до Петроградки занял около сорока минут. Время немалое, но и оно закончилось слишком быстро. У парадной, дабы еще на немного отсрочить время прощания, Козырев предложил Ольховской покурить. Та на удивление легко согласилась.

Задымили. Паша нервно курил, мялся, все пытался что-то сказать, однако никак не мог решиться. Полина молча наблюдала. Когда она совсем уже засобиралась домой, взялась за ручку входной двери и повернулась, чтобы попрощаться, Козырев, словно на последнем дыхании, выговорил:

– Знаешь, чего мне сейчас хочется?

– Чего?

– Поцеловать тебя.

– Ну так поцелуй, – и Полина из пьяного озорства сама потянулась к нему.

К ее глубокому удивлению, целовался Паша мастерски. Она и не заметила, что и сама целует его с неподдельной страстью, во всю силу истосковавшейся по ласке женщины…

Хлопнула дверь парадной. Под всесокрушающим напором двух тел на раз-два открылся вечно заедающий замок. Тут же, в прихожей, в одну сторону полетел женский плащ, а в другую – мужской пиджак. «Ну прямо как в кино», – подумалось Полине, и она не смогла удержаться от смеха. Козырев в недоумении отпустил ее плечи. «Неужели передумала?» – испугался он. Но Ольховская, правильно истолковав его замешательство, уверенно потянула его в спальню, где призывно белела незаправленными с утра по причине лени простынями кровать. Увидев это альковное великолепие, Козырев буквально задохнулся от предвкушения. Тем временем Полина начала расстегивать пуговицы на блузке, но в этот момент Паша, спохватившись, остановил ее: «Подожди! Я хочу сам!» – и решительно взялся за дело.

Блузку с Ольховской он снимал непозволительно долго: пальцы предательски соскальзывали с пуговиц на разгоряченную кожу и, дрожа от нетерпения, все никак не могли попасть куда следует. С юбкой дело пошло ходче. А вслед за ней последовали козыревская рубашка и джинсы. Больше ждать Паша не мог и повалил Полину на кровать. Ей было тяжело от веса его тела, но это была приятная тяжесть. Мужские руки, скользившие по ее телу, будоражили чувства и обещали наслаждение. Полина сама тянулась к ним, подаваясь навстречу к огонькам на кончиках Пашиных пальцев. Но шли минуты, а он все продолжал свое исследование, не делая попыток на большее посягательство. И тогда Полина начала штурм сама. Козырев, как показалось, сначала испугался такого напора, но потом втянулся и начал довольно урчать, покусывая Полинину грудь. А Полина вдруг ощутила усталость. Тактика непротивления как в жизни, так и в постели была ей скучна. Ей нужен был бой. Ни Гурьеву, ни Камышу ей не приходилось этого объяснять, поэтому сейчас она никак не могла подобрать нужных слов и действий, чтобы повернуть страсть Козырева в нужное ей русло. В результате она просто отдалась на волю его рук, губ, языка. Одуревший от страсти и «сбыточности мечт» Козырев так и не заметил перемен в поведении партнерши и просто продолжал стараться.

Когда Козырев вошел в Полину, у той появилась надежда на восстановление сексуального интереса, но механически размеренные движения любовника (любовника на ночь, в этом Полина была уже уверена точно) быстро вернули ее в прежнее состояние наблюдателя. Теперь она лишь фиксировала смены поз – миссионерская, сверху, сзади… Паша был доволен и счастлив, а Полина чувствовала себя резиновой куклой из секс-шопа.

Приблизительно к двум часам ночи Паша наконец окончательно вымотался и тут же сладко засопел под ее жарким боком. Полина полежала рядом еще минут десять, а затем выползла из кровати и пошла в ванную. Перед тем как залезть в душ, она порылась в шкафчике и выпила волшебную таблеточку – иметь детей от Козырева в ее планы не входило. Под горячими струями воды «грузчица» не выдержала и начала реветь. Потом были кофе и сигареты при свечах на кухне, немножко-пьяные мысли типа «а на фига?» и уж совсем трезвые – типа «что делать?». Обидно было еще и потому, что ее отсутствия в постели горе-любовник так и не заметил. Усталость и водка взяли свое, а потому в соответствии с принципом «сделал дело – дрыхни смело» Козырев продолжал сладко сопеть во все дырочки, вольготно раскинувшись на всю ширину кровати. В четвертом часу Полина вернулась в спальню, с минуту понаблюдала за похрапывающим телом, после чего вздохнула и пошла стелить себе в гостиной на диване…

Из дремоты Ольховскую вырвал звонок телефона, который она предусмотрительно перетащила из кухни поближе к дивану. Звонил Нестеров, и его голос показался Полине каким-то противоестественно бодрым. По крайней мере, в отличие от своего собственного.