Ксюша задрала штанину, наклонилась и сказала:

– Смотри, какой у нас кипарис!

Алексей ничего не понял, кроме того, что догадка его была верна: про него забыли. Девочка несколько раз ткнула пальцем в носок, где было вышито какое-то насекомое.

– Это моя блоха, – сказала она. – Я зову ее Масяня. Мы с ней вместе и читаем, и все такое.

На глаза Алексея сами собой навернулись слезы. Отцовская наследственность, будь она проклята!

– Мама дома?

– У нее на кухне шурум-бурум, – ответила Ксюша. – Вечером гости.

– Ну и ладно. Я пойду.

– Она сейчас совсем сумасшедшая. А вы к нам вечером придете?

– Обязательно.

Алексей резко повернулся и вышел на дорогу. Говорят, такие дети не переносят прямого взгляда. Как и собаки. Или собаки наоборот?

* * *

В доме было прохладно, но Алексей, переложив на стул кассету с фильмом Алана Паркера «Стена» и даже не протянув руку к пледу, бросился на тахту с намерением тут же уйти в сон. Это, однако, ему не удалось. В мозгу стали выныривать какие-то бессмысленные картинки.

Вдруг появилась Марина. Она тащила за собой упирающуюся Ксюшу. Голова Марины была повязана белым в

красных цветах платком, Ксюша, с распущенными волосами, пыталась вынуть пальцем глаз и показать его маме на ладони в качестве доказательства чего-то. Шли, вероятно, из бани, обе распаренные. Марина упрекала голосом чужой женщины:

– Ты мне, Ксюша, уже надоела. «Пойдем, пойдем…» Подумаешь, прынцесса! Причешись! Утомилась она…

Сон не шел. Заглянул еще давешний сумасшедший, хотел пощупать его пульс, как щупал до этого листья.

В домике, как и в поселке, было тихо. Наверное, у всех «академиков» наступил час послеобеденного отдыха. Только птицы не отдыхали, с шумом вылетали из кустов и издалека на всю округу сообщали друг другу что-то срочное. Осмыслить эти звуки Алексею было уже не под силу. Он уснул.

ПО ПУТИ В ГОСТИ АЛЕКСЕЙ ДУМАЕТ О ТАНЕ. РАЗГОВОР СО СТАРИКАМИ И МАРИНОЙ О ШТАТНОМ РАСПИСАНИИ РАЯ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ХОРОВЫМ ПЕНИЕМ, В КОТОРОМ АЛЕКСЕЙ НЕ УЧАСТВУЕТ

Фонари, расточительно зажженные кем-то в эту пору, горели неаккуратно, будто во сне помаргивая и всхлипывая. Пейзаж напоминал цитату из старого бергмановского фильма, и сам Алексей перемещался по нему скачками, как на порванной кинопленке.

В дом к Марине он шел сейчас как бы по долгу перед сюжетом, который когда-то завершился. Сколько лет назад они познакомились? Четырнадцать или нет, пятнадцать. Чтобы сказать совсем точно, в прошлом веке.

В Марине, кстати, при ее лице ангела и арфическом голосе всегда было что-то стариннообразное. Это многие путали с красотой. Как-то старый грузин на улице сказал: «Она у вас такая красивая! На нее смотреть стыдно».

Но Алексей сейчас думал о Тане. Обещанного утром звонка не было. По мобильному абонент был недоступен. Естественно, время сейчас для них шло по-разному. Однако Алексей продолжал ревновать Таню к каждой минуте, проведенной без него, к каждому лицу, к тому, как она облизывает языком губы, к азарту общения, который не предполагал одиночества. Это придуманное ими вместе приключение побега, казалось, лишь свидетельствовало о том, что Тане незнакома тоска без него. Может быть, она и вообще не знает, что такое тосковать? Июню она несет кулек черешни, октябрю – букет листьев, в январе ловит языком снежинки, в танце она всем телом помогает музыке, а у разбитого колена малыша первой оказывается с душистым платочком. Жизнь Таня любила больше, чем кого-нибудь или что-нибудь в ней отдельно. А он любил эту жизнь в ней.

Заведомое неравноправие. Это и было точкой безумия. Он был скупым рыцарем, складывал впечатление к впечатлению, разговор к разговору, чтобы потом принести их Тане. На все смотрел только с одной мыслью: понравится ли, пригодится ли это Тане? Таня же в каждый момент жизни отдавала все и сразу. Процесс траты и наполнения, вопреки физике, был у нее одним и тем же. Любой мужчина мог впасть в невольное заблуждение, что именно к нему Таня относится особенно, поэтому и сама она всегда купалась в любви. Алексей иногда думал, что он тоже только эпизод, который Таня делает прекрасным невольно, из ничего, от собственного избытка.

Зачем он идет сейчас к Марине? Что должен чувствовать? Ему было заранее тошно от грядущих импровизаций.

Гости, дай бог, разошлись. Пусть это и «райское захолустье», и «тот свет», как описывала ему Таня, все же не хотелось ни любопытствующих глаз, ни лишних разговоров. Впрочем, встреча наедине, может быть, еще большее испытание.

* * *

Дом Марины Алексей нашел по единственному в поселке горящему окну. Застолье, как он и предполагал, распалось. Задержалась только семейная пара, жившая по соседству: Рудницкий и его жена, бывшая балерина, которая была знаменита тем, что танцевала с Улановой и каске у них были одного размера.

Наталья Сергеевна держала на отлете сигарету, вставленную в маленький мундштук. Сигарета то и дело гасла, и она прикуривала ее от свечки, пламя которой едва не касалось наклонившейся над столом облепихи. Марина всех быстро познакомила и налила в рюмки ликера:

– Надо, надо – новый гость пришел.

Алексей беззастенчиво принялся за остатки хряпы. Он помогал себе обветренным кусочком хлеба и спрашивал:

– А холодной телятинки не осталось? Хм!.. Странно, странно.

– Мы тут, представьте себе, о рае говорим, – сказал слегка захмелевший детский фольклорист.

«Утром – об аде, вечером – о рае, – подумал Алексей.

– Какой-то старческий перебор».

– То есть буквально о рае, – продолжал будто услышавший его Рудницкий.

– Ну, буквально… – сказал Алексей. – Это интересно.

По уважительной причине он мог не слишком напрягаться, непрерывно изображая на лице доброжелательность и любопытство.

– Да что же тут интересного? – вдруг воскликнул старичок. – Вот Мариночка по доброте своей считает, что я со дня на день окажусь в раю.

Алексей бросил укоряющий взгляд на добрую Марину, но продолжал есть. Повторил, однако:

– Интересно. Только зачем же так торопиться?

– Бросьте вы, Алексей! – Голос у Рудницого был высокий и напористый, как у первомайской свистульки. С таким голосом было, вероятно, удобно скандалить. – Вы думаете, что все мы, старики, немного того. Все старушки до смерти боятся сексуального насилия, а все деды озабочены глобальным потеплением и не без удовольствия рассматривают карту «Мир без ледников», мечтая, что еще успеют повидать затопление Нью-Йорка, Петербурга и Токио.

– Николай Федорович, вы веселый человек. Детский фольклор способствует здоровью?

– А вот это верно. И кроме шуток. Так вот. Мариночка посылает меня в рай, а я не хочу! Человеку нужно новое. Нужно работать. И нужно как-то отличаться. А в раю что? Там все равны – и Дмитрий Сергеевич Лихачев, и первобытный крестьянин.