и больше, чем Мухаммед. И если правда, что эта Земля - дом всех, то никто не может быть обязан вернуться домой.

Пациент Фанона узнаваем не только по его способности к отказу. Он отличается также своей предрасположенностью к борьбе. Для выражения борьбы Фанон прибегает к ряду терминов: освобождение, деколонизация, абсолютный беспорядок, изменение мирового порядка, подъем, выход из великой ночи, приход в мир. Борьба не является спонтанной. Она организована и осознанна. Она, по его словам, является плодом "радикального решения" , у нее есть особый ритм.

Будучи делом рук новых людей, борьба имеет привилегированного актора, а именно народ - коллективный субъект, если таковой когда-либо существовал. Она направлена на создание нового человечества. В нем задействовано все: мышцы, голые кулаки, интеллект, страдания, от которых нет избавления, кровь. Новый жест, он создает новые дыхательные ритмы. Фа-нонианский боец - это человек, который дышит заново, чьи мышцы разжимаются, а воображение торжествует.

Торжество воображения, порожденного борьбой, - так Фанон называет культуру. Она сопровождается трансмутацией пикаресковых фигур, возрождением эпических историй, огромной работой над предметами и формами. Так обстоит дело с деревом и особенно с масками, которые варьируются от уныния до оживления, особенно лица. Такова и керамика (кувшины, фаянсовые кувшины, цвета и подносы). Через танец и мелодичную песню колонизированные перестраивают свое восприятие. Мир теряет свой проклятый характер, и условия сходятся для неизбежного противостояния. Нет такой борьбы, которая не повлекла бы за собой разрушение старых культурных отложений. Такая борьба - это организованная коллективная работа. Она явно направлена на то, чтобы перевернуть историю. Фанонианский пациент стремится вновь стать порождением будущего.

 

Отношения заботы

Среди различных пациентов, которых порождает общество вражды, Фанона особенно волновали люди, страдающие импотенцией, изнасилованные женщины, жертвы пыток; люди, пораженные тревогой, ступором или депрессией; многие люди (включая детей), которые убивали или пытали; люди, потерявшие родителей; люди, страдающие всевозможными фобиями; участники боевых действий и гражданские лица; французы и алжирцы; беженцы, страдающие всевозможными послеродовыми психозами; люди на грани отчаяния, которые, не в силах жить дальше, склонялись к самоубийству; глубоко сломленные люди, которые, потеряв голос, начинали кричать, и чьи волнения, по его свидетельству, иногда могли принимать вид ярости или бреда (в частности, преследования).

Но и это еще не все. Он заботился о мужчинах и женщинах всех возрастов и профессий; о пациентах с серьезными психическими расстройствами, с нарушениями поведения; о тех, кто был охвачен бредовыми идеями преследования; о тех, кто издавал неистовые крики и вопли в любом месте и в любое время; о тех, кто страдал от периодического психомоторного возбуждения, дневного или ночного; о иногда агрессивных пациентах, совершенно не осознающих своей болезни; о стеничных и безвольных пациентов; сумасшедшие, которые к тому же могли быть расистами; люди, в том числе миссионеры, вернувшиеся из Африки, где они отличились жестоким и презрительным отношением к туземцам, особенно к детям; ипохондрики; человеческие существа, чье "я" и отношения с остальным миром подверглись изменениям, не позволяющим им больше найти свое "место среди людей".

Но эти люди, по сути, были погружены в почти непрерывные депрессивные состояния, возбуждены, раздражительны, охвачены гневом, а иногда и яростью, одержимы слезами, плачем, причитаниями, сталкиваются с ощущением неминуемой смерти, лицом к лицу с (видимыми и невидимыми) палачами, которых они не перестают умолять. Этот мир ненависти, несчастья и войны, сотканный из безответных призывов к милосердию, призывов пощадить невинных - вот мир, которому Фанон уделял свое внимание и к которому особенно старался прислушиваться. Он терпеливо пытался воссоздать повествование об этом мире и хотел дать ему голос и лицо, хорошо отрешенное от всего убожества.

Пациент, по словам Фанона, - это "прежде всего тот, кто страдает и просит дать ему облегчение". Поскольку "страдание вызывает сострадание, умиление", больничное учреждение, которое прежде всего является "лечебным учреждением, терапевтическим учреждением", не может быть превращено "в барскую стойку". Утрата свободы, утрата чувства времени, утрата способности следить за собой и заботиться о себе, утрата отношений и утрата мира, считал он, составляют подлинную драму больного и отчужденного индивида. Это так, потому что "здравомыслящий человек - это социальный человек". Болезнь "отрезает" его от других социальных существ и "изолирует его от них". Она отделяет его от мира, "оставляя его бессильным, наедине со злом, которое принадлежит только ему". Полное или частичное разрушение биофизической, психической или ментальной целостности пациента угрожает системе отношений, без которой пациент отторгается от мира и помещается в казарму. Ибо там, где другие - точнее, мой сосед или мой ближний - больше не открывают меня самому себе и где я оказываюсь неспособным "встретить лицо другого", неспособным "быть здесь с другими людьми", с моими ближними, там рядом оказывается болезнь. Поскольку болезнь ставит меня в состояние, которое едва ли позволяет мне встретить моего соседа, моего ближнего, других людей, каждый аутентичный акт исцеления предполагает восстановление этой связи, а значит, и чего-то общего для нас. Воссоздание общего начинается

обмен речью и разрушение молчания: "Язык - это то, что нарушает тишину и молчание. Тогда вы можете общаться или общаться с этим человеком". Сосед в христианском понимании - это всегда соучастник. Общаться с - значит общаться, сталкиваясь с чем-то".

Если для пациента общение, коммуникация и развитие родственных связей со своими собратьями являются средствами поддержания контакта с миром и участия в нем, то возвращение к жизни требует воспоминаний и проецирования себя в будущее, как важнейших элементов любого терапевтического приключения. Эта связь с течением времени - дата рождения в памяти, календарь, позволяющий составить расписание, вчера, завтра, прохождение непохожих друг на друга дней, празднование Аид эль-Кебира, звучание Ангелуса, пасхальных колоколов - является ключевым моментом в каждом лечебном жесте. Ведь после госпитализации некоторые пациенты "возводят между внешним миром и собой очень непрозрачную ширму, за которой они сами себя обездвиживают".

Преодолев инерцию, они сдаются. Таким образом, в "давящей и удушливой" атмосфере больницы жизнь состоит из бесконечных споров между пациентами, которые санитары должны постоянно разнимать, "рискуя сами получить удары". Теснота помещений и склонность пациентов "бросать еду на стол или на пол, гнуть свои железные тарелки или ломать ложки" таковы, что "уборка занимает значительную часть деятельности персонала". Появляется страх. Санитар боится пациента. Парикмахер требует, чтобы пациентов связывали перед бритьем. "Из страха перед пациентами или для того, чтобы наказать их, некоторых пациентов оставляли в охраняемых отделениях, иногда без рубашки, без матрасов и без простыней", когда в целях профилактики их чисто не убирали, а просто "связывали ремнем".

Сидя на корточках, лежа, спя или сидя, пациент не