только сдается. Его временные ориентиры глубоко нарушены. То, что раньше составляло его мир, внезапно рушится. К временному нивелированию добавляется вырождение языка. Усиливается раздвоение между функциями выражения и функциями значения. Референция нейтрализуется, а сигнификатор разрушается. Способность приобщаться к реальности мира и вступать в контакт с другим посредством дискурса снижается. Речевой акт уже не обязательно является мани- фестным знаком сознательной деятельности. Отделяясь от сознания, язык отныне является лишь овеществленным статусом болезни. Полулежа, с закрытыми глазами, пациент попадает в зону недоступности и забытья - забытья большого мира.

В этих условиях отношения ухода действительно состоят в том, чтобы прервать неумолимый ход дегенерации. Но по сути оно направлено на то, чтобы вернуть пациенту его бытие и его отношения с миром. Чтобы болезнь и, возможно, смерть не монополизировали будущее и жизнь в целом, отношения заботы должны быть направлены на распознавание больного и сопровождение его усилий по возрождению в мире. Они должны не дать ему умереть раньше времени, думать и действовать так, как будто он уже умер, как будто время повседневной жизни больше не имеет значения. Оно должно побуждать его культивировать интерес к жизни. Отсюда, утверждает Фанон, "постоянная забота о том, чтобы каждый жест, каждое слово, каждое выражение лица пациента" были связаны с его болезнью.

Один из пациентов Фанона, полицейский, просто делает свою работу: пытает. Это его работа. Поэтому он пытает с невозмутимостью. Пытки, действительно, утомляют. Но, в конце концов, это нормально, имеет свою логику и обоснование, пока не наступает день, когда он начинает делать дома то же, что и на работе. Хотя раньше он таким не был, теперь стал. В клинике он встречает одного из тех, кого пытал. Эта встреча невыносима для них обоих. Как он может дать понять, для начала самому себе, что не сошел с ума? Насилие, которое его заставили совершить, отныне запирает его в образе безумца. Может быть, чтобы справиться с этим, ему придется поджечь собственное тело?

Другой пациент Фанона охвачен гневом и яростью. Но в нем не живет комплекс истребления огнем. Его яички были практически раздавлены во время ужасной пытки. Он искалечен импотенцией, его мужественность ранена. Он способен совершать насилие, которое есть в нем самом, только благодаря насилию, которому его подвергли. Его собственная жена, несомненно, была изнасилована. Итак, два случая насилия - одно насилие совершается извне, но порождает другое насилие, которое живет внутри субъекта и вызывает в нем ярость, гнев и, иногда, отчаяние.

Пережитые гнев и ярость представляют собой первобытные формы страдания. Но это страдание носит далеко идущий характер. Оно поражает память в самой ее основе. Способность помнить разрушается. Отныне память работает только через фрагменты и остатки, причем несколько патогенным образом. Груды подавленных желаний больше не появляются на свет, разве что в замаскированном виде - все, или почти все, стало неузнаваемым. Цепь травматических событий захватывают субъекта, вызывая в нем отвращение, негодование, гнев, ненависть и бессильную ярость. Чтобы оставить это позади, предлагает Фанон, нужно пройти по следам побежденного и заново создать генеалогию. Миф должен быть оставлен, а история написана - история должна быть прожита не как истерия, а по принципу: "Я сам себе основа".

 

Одурманивающий двойник

Этот полицейский не хочет больше слышать крики. Они мешают ему спать. Чтобы избавиться от этого ночного шума, он должен каждый вечер закрывать ставни перед сном, защищать окна от сквозняков, в том числе и в летнюю жару, и затыкать уши ватой.

Этот детектив не перестает курить. У него пропал аппетит, и кошмары все реже тревожат его сон.

Как только кто-то сталкивается со мной, мне хочется его ударить. Даже вне работы мне хочется ударить парня, который встает у меня на пути. И все это по пустякам. Например, когда я иду покупать газету. Там очередь. Приходится ждать. Я протягиваю руку, чтобы взять газету (парень, который работает в газетном киоске, - мой старый друг), и кто-то в очереди агрессивно кричит: "Ждите своей очереди". Мне хочется его избить, и я говорю себе: "Если бы я мог заполучить тебя, приятель, на несколько часов, ты бы не стал со мной связываться!"

На самом деле его мучает желание ударить. Всех. Всех. Везде, где только можно, в том числе и дома. Никто не избегает этих мучений, ни его дети, ни "даже двадцатимесячный младенец", ни "с редкой дикостью" тем более собственная жена, которая совершает ошибку, взывая к нему и называя беду, которая его гложет: "Ради всего святого, ты сошел с ума". В ответ "он набросился на нее, избил и привязал к стулу с криком: "Я тебе раз и навсегда объясню, кто здесь хозяин"".

Двадцатиоднолетняя француженка переживает похороны своего отца. Она слышит, как чиновники рисуют его портрет, не имеющий ничего общего с ее собственным опытом. Смерть, которую следовало бы оплакивать, внезапно накладывается на моральные качества (самопожертвование, преданность, любовь к родине). Это вызывало у нее тошноту. Всякий раз, когда она уходила к отцу спать, ей не давали спать по ночам крики, доносившиеся со стороны внизу: "Они пытали алжирцев в подвале и заброшенных комнатах, чтобы выудить из них информацию. Я удивляюсь, как человек может терпеть... когда кто-то кричит от боли".

"В течение почти трех лет, - пишет Фанон в своем заявлении об отставке, поданном министру-резиденту в 1956 году, - я полностью отдавал себя на службу этой стране и людям, которые ее населяют". И все же, замечает он, какую ценность "имеют намерения, если их воплощение невозможно из-за скудости сердца, стерильности духа и ненависти к туземцам этой страны". Эти три термина - скудость сердца, стерильность духа, ненависть к туземцам - лапидарно описывают то, что, по его мнению, навсегда характеризовало колониальную систему. Снова и снова, основываясь на непосредственном наблюдении фактов, он давал подробное и многообразное описание этой системы. И чем непосредственнее он сталкивался с ней, тем больше она представлялась ему проказой, не щадящей ничьего тела, будь то поселенцы или колонисты, - "вся эта проказа на вашем теле".

"Письмо французу" Фанона действительно следует читать вместе с его "Письмом министру-резиденту". Независимо от того, были ли они написаны в одно и то же время, одно объясняет другое. Одно служит оправданием другого. Как форма проказы, колонизация поражает тела и деформирует их. Но ее основной мишенью является мозг и, кстати, нервная система. Ее цель - "децеребрализация".

Децеребрализация, конечно, заключается в том, чтобы если не ампутировать мозг, то, по крайней мере, стерилизовать его. Акт децеребрализации также направлен