Вследствие обратного движения в экономической политике частные издательства в некотором отношении получили свободу – как говорилось, с сохранением муниципализации. Деньги и книги издательствам, правда, не вернули, только право издавать – с определёнными ограничениями. И в то же время продолжение издательской деятельности являлось обязанностью.

Крупные издательства, как, например, знаменитое издательство Сытина в Москве, оказались не в состоянии снова встать на ноги. Покупательная способность частных лиц была практически на нуле. Библиотеки и общественные собрания книг за пределами крупных городов, которые были взяты под государственный контроль и снабжены в большом количестве конфискованными у издательств книгами, при нынешних тяжёлых экономических условиях пришли в полный упадок, были ликвидированы, исчезли. Только крупные национальные собрания, принадлежавшие университетам, Академии наук, библиотеке Румянцева и т. д. по-прежнему оставались. Но их слишком мало для крупных продаж, и даже у них бюджет был жалкий.

Остались поэтому только небольшие издательства, в Москве их насчитывалось около полудюжины. И, чтобы иметь право существовать в качестве фирмы, они должны продолжать свою издательскую деятельность. Чем и занимаются, отчасти потому, что руководители не хотят лишать работы сотрудников – в высшей степени гуманные и либеральные люди, как вообще многие начальники, – отчасти потому, что последние думают о перспективах и знают, что не так-то просто основать предприятие с нуля.

Внутреннее противоречие в созданной таким образом новой системе, разумеется, должно было, как в более или менее всех «системах» российского большевизма, сразу обнаружиться. Один мой друг из издательской сферы напечатал книгу, указав на ней название своей фирмы. Сразу поднялся крик: он, мол, забыл, что предприятие ему не принадлежит, что оно «муниципализировано». Да, но что ему тогда следовало указывать на книге? – Ну как, там надо было обозначить нечто вроде: издано N., от имени, или на службе, такой-то организации… – На службе? Но я ведь не состою ни у кого «на службе», мне, ей-богу, не платят ни за какие услуги, и я сам должен нести ответственность за свои книги… Он наткнулся на людей, которым не был чужд здравый смысл. Были высказаны возражения, и частным фирмам разрешили издавать книги от собственного имени.

Однако рынок и материал для публикации столь же ограничен для этих учреждений, оставшихся от значительной издательской деятельности прежней России. В соответствии с российскими условиями, можно рассчитывать на исключительно небольшой тираж: одна, две, три тысячи экземпляров. Право на всех «классиков» государство оставило за собой. К слову, помнится, с каким восхищением в нашей коммунистической прессе говорили об огромных изданиях писателей-классиков, которых готовило и уже даже начало выпускать цветущее, развивающее культуру государство рабочих… Бедные наивные души, их так легко обвести вокруг пальца! На самом деле, выпустив произведения нескольких писателей: Кольцова, Некрасова, отчасти Пушкина и других – издание этих книг прекратили. Что касается великих авторов более позднего времени: Толстого, Достоевского и других – возникает, право, ощущение, что уж что-что, а спешка и стремление выпустить их книги явно отсутствуют; ведь их содержание частично противоречит господствующим в настоящее время догмам и доктринам. Также государство приобрело монополию на все учебники. А границы здесь, как известно, крайне нечёткие: очень просто, например, перевести в разряд учебников какую-нибудь научно-популярную книгу, один из лучших материалов для частных издательств.

Теперь государство к тому же организовало очень крупную и хорошо оснащённую издательскую деятельность, где, к счастью, многие голодные литераторы и учёные находят себе приличные должности, и которая, в частности, получает значительные субсидии. В прошлом году, как мне сообщили, эта сумма составила около двух миллионов золотых рублей, то есть миллион долларов – чтобы сделать книги дешевле, доступными для многих. Такое положение дел очень удачно для большого числа бедной молодёжи, которой просто необходима подобная помощь. Это постоянно подчёркивают с радостью мои друзья, занимающиеся частной издательской деятельностью, хотя подобное в высшей степени противоречит теориям классовой борьбы и материализма, не видящим в частном «капитализме» ничего, помимо животных инстинктов.

Острый момент в конкуренции между государственным предприятием «госиздат» и частными фирмами заключается в том, что государственная деятельность стремится к прибыли. Поэтому государство неохотно отдаёт книги, которые могут принести большой доход, – а, как уже говорилось, оно обладает властью сохранить за собой право на что угодно.

Разнообразие частных фирм, следовательно, становится весьма ограниченным. Им приходится искать то, что для власти и её органов представляется более или менее лишним, ненужным, во всяком случае неполноценным.

Но вдобавок материал должен быть безопасным, безвредным в глазах цензоров, часто невежественных и поразительно комичных в своей глупости. Кажется иронией судьбы, что вся литературная цензура быстро становится посмешищем. Сколько историй могла бы рассказать Россия о цензуре царских времён: смешных и прочих. Отнюдь не лестно, например, воспоминание о том, что первый том «Французской революции» Карлейля был запрещён и русские смогли прочитать книгу на родном языке лишь в 1907 году. Но то, что происходит сейчас в стране, являющейся образцом для наших коммунистов, затмевает всё прежнее. Совершенно очевидно, что цензура продолжает оставаться полем сражения.

«Постановлением от 28 декабря прошлого года Совет народных комиссаров освободил научные публикации от цензуры», – написал Фритьоф Нансен в своей статье о государственном образовании (в России) в газете «Знамение времени», в номере от 24 апреля упомянутого года. И больше ничего. Наверное, этот вопрос Нансена особенно не интересовал, хотя сведения о цензуре можно с лёгкостью обнаружить всюду, если, конечно, человек не хочет упорно закрывать на это глаза. Нансен приводит названные голые сведения в качестве примера улучшения условий в России, однако на самом деле эта информация практически ни о чём не говорит. Я лишь упомяну, что так называемые публицистические работы не освобождены от цензуры, и это открывает путь, как и во многих других случаях, произволу как со стороны системы, так и со стороны отдельных лиц. Но и в остальном слова «освободил от цензуры» следует истолковывать с изрядной долей скепсиса. Совершенно верно, предварительной цензуры нет, если автора не удостоят ею из любезности. Но зато когда книга напечатана или, по крайней мере, уже печатается, её отправляют цензору. Потому что продавать её без разрешения цензора нельзя. И на этой стадии процесс останавливается по различным соображениям – порой, например, не только из-за содержания, но и из-за литературы, написанной автором прежде. Это неимоверные препятствия на упомянутом пути, о чём бы речь ни шла: о большом или о малом.

Вышеупомянутую тему, разумеется, очень любят в повседневных разговорах. Я слышал много гротескных подробностей: что в словосочетании «Пётр Великий» второе слово должно писаться с маленькой буквы, что слово «святой» где только можно зачёркивают или изменяют, что даже в русской классической поэзии такое выражение, как «птичка Божия», было переделано на «птичка вольная», что в учебнике зоологии королевскую пчелу пришлось обозначить менее королевским словом, аналогичным образом изменили название «божья коровка», так как в нём содержится слово «Бог», и т. д. Одному издателю доставили большие неудобства. Он печатал работу – кажется, о Карлейле, не помню – во всяком случае, о мыслителе, много размышляющем о Боге и дьяволе, и в цитатах эти два слова приводились с заглавной буквы, в соответствии с авторским написанием. Цензор отослал работу обратно, заменив всюду заглавную букву в слове «Бог» на строчную, тогда как написание слова «дьявол» с заглавной было разрешено. Долгое время я был склонен считать, что эти истории представляют собой информацию, специально «обработанную» для создания большего комического эффекта, но потом со мной произошло следующее. Меня попросили написать небольшую статью о знаменитом покойном друге, содержащую сведения о малоизвестном периоде из его жизни. Статья была напечатана и откорректирована, но когда я приехал в Петроград, друзья с сожалением сообщили мне, что на окончательном этапе печать остановили из-за сложностей с цензурой. Я был в высшей степени изумлён, ведь я не затрагивал российской политики… Нет, дело было не в этом, а в моём упоминании о том, что мой друг в своём родном крае занимал должность земского начальника – а поскольку в 80-е годы эта должность была связана с реакционным направлением в юридической и административной сферах, даже само её название вызывало такую ненависть, что его не захотели включать в текст. Взамен предложили написать нечто вроде «общественной деятельности». На это я вполне мог согласиться, но как мы смеялись. Ведь бедной цензуре, тем не менее, никак было не изменить того, что мой друг действительно занимал эту должность и что должность эта являлась историческим фактом на протяжении десятилетий.