Есть и другие препятствия, но на них мы останавливаться не будем. Различные сложности уже и так описаны в достаточной мере. Цензура и запреты сверху затрагивают детали, затрагивают содержание, но происходит это, я готов сказать «разумеется», также на чисто личной основе. Например, согласно сведениям, полученным мною в Москве, все выпуски русского издательства «Слово» в Берлине категорически запрещены. И неважно, пропустила ли произведения цензура. Главное то, что «Словом» руководят политические противники коммунистической олигархии. Хочу добавить то, что мне рассказывали об этом запрете; это звучит неправдоподобно, но при коммунистической диктатуре возможно многое. Официального сообщения об основании для запрета, как мне сказали, не было. На таможенной границе в провозе этих книг поэтому не отказывают – произведения пропускают, после чего они исчезают. Если адресат окольными путями узнает о происходящем, то не стоит думать, что он осмелится написать с просьбой прекратить дальнейшую отправку книг – это означало бы распространение неуважительных рассказов о России за границей, что влечёт за собой суровое наказание. Под государственным покровительством теперь организована своего рода целая компания по книжным делам между Россией и Германией. Но даже при таком раскладе необходимо остерегаться давать «Слову» информацию о происходящем, чтобы издательство, по крайней мере, могло оставить дальнейшие попытки по отправке произведений. Поэтому не оставалось ничего другого, кроме как пустить всё на самотёк, пока зарубежному издательству не посчастливится самому каким-то образом узнать о происходящем.

* * *

Я осведомлялся в паре больших национальных библиотек, насколько там ощущается цензурный гнёт. В известной и огромной Публичной библиотеке в Петрограде мне сообщили, что к ним поступило известие из ГПУ о том, что в течение двух-трёх дней необходимо снять все книги «философского и религиозного содержания» – их должны изъять из библиотеки. Пришлось ответить, что на подобное дело требовалось не два-три дня, а около десятка лет или больше. И дело, похоже, было отложено. Подобные требования предъявлялись и в других местах. Наряду с вышеупомянутой сложностью подчёркивалось, что книги, которые хотят конфисковать, необходимо оставить в библиотеках, так как они могут понадобиться для чисто научных исследований – в частности, дорогой и любимой русской революции и тех идейных течений, которые к ней относятся. После этих аргументов власти уступили – но служащие библиотеки, о которых идёт речь, были объявлены лично ответственными за то, чтобы негигиеничная литература находилась под замком и её не выдавали на дом.

Прекрасные плоды свойственного системе страха и цензуры дают о себе знать и в таких эпизодах, как, например, конфискация автобиографических заметок у тюремных заключенных, о чём уже рассказывалось ранее. Могу добавить похожий пример. Какому слависту не знакомо имя Алексея Соболевского. Чтобы посмотреть, как большевистская Россия заботится о заслуженных учёных – но в тех сферах, где не так опасна мировая критическая оценка, – надо посетить стареющего языковеда в развалинах его собственного дома с садом на окраине Москвы. С превосходным настроением рассказывал пожилой господин о том, как его посадили в тюрьму – там успел побывать каждый приличный человек, многие из них даже не раз. Соболевский сидел под арестом четыре месяца, вместе с иностранцами, в основном офицерами мировой войны. Жизнь была довольно чинной и приятной, все любезно заботились о пожилом господине, брали на себя его работу и ухаживали за ним. Будучи языковедом, он писал заметки, содержавшие, в частности, интересные сведения об особенностях польского произношения. Но это было опасно, и однажды вечером его внезапно вызвали на обыск. Заметки Соболевского, даже о польском языке, сочли подозрительными, объяснения не помогли, записи изъяли и так никогда и не вернули.

XIII. Экономический хаос

Соприкосновения с жизнью российский эксперимент не выдерживает. Большевики по-прежнему восседают на троне, опираясь на своё «мировоззрение», однако последнее покоится на руинах выдуманного марксистского замка. Эти обломки приводят нас к мысли: быть может, основная ошибка крылась в самом фундаменте замка, который хотели построить Ленин и его товарищи? Для реконструкции мира было бы в десять раз полезней честное признание коммунистами вышесказанного и тем самым более трезвое отношение к тем фактам из жизни в России, которые компрометируют коммунизм, нежели упрямые попытки – как в моральном, так и в материальном плане – поддерживать состояние хаоса в экономике, при котором активные и приносящие плоды нововведения, несмотря на представление о большой одаренности лидеров, при ближайшем рассмотрении в значительной степени обесцениваются.

Если сами «идеологи» коммунизма не хотят вынести упомянутый вопрос на обсуждение, то это, по крайней мере, придется сделать другим. Потому что здесь можно почерпнуть для себя что-то новое, как в целом, так и о русских в частности.

Ленинский строй мысли – назовём это так, – который русские большевистские лидеры с самого начала положили в основу своего общественного устройства, покоится в действительности на одной хорошо известной и очень простой логической линии. Все мы видим несовершенство распределения жизненных благ, проистекающее из конфликта между трудом и капиталом. Поэтому капитализм, капиталистический строй общества, необходимо свергнуть. Поскольку он основывается на частной собственности и праве собственности, то, следовательно, именно в частной собственности заключается корень зла. Она противоестественна, и её необходимо сменить более естественными общественными, коллективными собственностью и правом собственности. Тогда можно быстро достичь справедливости. Я помню, как коммунистические лидеры из числа моих соотечественников вернулись на родину после посещения России и восторженно объясняли мне эту простую и прекрасную программную линию, из которой исходил великий Ленин.

Однако кто угодно с лёгкостью заметит в этой простой системе мышления два очень слабых пункта, и нам следует в них разобраться, ради защиты не капитализма, а здравомыслия. Во-первых, с точки зрения логики ошибочно смешивать взаимоотношения труда и капитала с системой капиталистического общества в целом. Конфликт между трудом и капиталом сам по себе отнюдь не является следствием капиталистической системы как таковой. Ведь если ткацкий станок на фабрике плохо работает, то в этом виноват не производственный аппарат в целом – никто не пойдёт разрушать его, только потому, что что-то не так с ткацкими станками или регулятором. Точно так же капиталистическая система и построенное на ней буржуазное общество вовсе не обязательно такие чудовищно плохие, какими их постоянно и с какой-то гипнотической односторонностью рисует коммунистическая пропаганда, хотя на отношения между трудом и капиталом стоит обратить внимание.

А во-вторых, институт частной собственности, на котором основывается капиталистический строй общества и который служит стимулом к деятельности индивида, – по какому праву этот институт объявляют чем-то не свойственным человеческой природе, чем-то, что можно просто так убрать? Это вовсе не логическое заключение, а биологический постулат, одно из многих утверждений, которые слишком легко возводятся в ранг вероучения. Коммунисты могли бы критически посмотреть на свою теорию марксизма: если не до, то, по крайней мере, после поражений, в особенности тех, что обусловлены политической аморфностью русской крестьянской массы, инстинкты которой находятся в тесной взаимосвязи с природой. А что, если частная собственность – это нечто совершенно естественное, вытекающее из присущего человеческой природе качества, чувства собственности? Этот вопрос необходимо сначала выяснить. Наука должна установить, не имеется ли, к примеру, помимо человека, также и животных, которые бы обладали этим природным инстинктом – в конце концов, список животных не исчерпывается одними муравьями и пчёлами. В случае, если человеку действительно присуще чувство собственности, всей ленинской логике в мире будет так же сложно вытравить это чувство и, соответственно, частную собственность, как уничтожить, например, чувство голода и инстинкт размножения.