– После того, что сделала Нелл, – сказал Уит, – многие из нас не могли не подумать о том месте в Писании, где Иисус говорит о том, чтобы отсечь свою руку.

Его слова поразили меня.

– Неужели в Писании есть такой стих?

Уит посмотрел на стеллаж, вытащил Библию и стал листать страницы.

– Вот. Это из Нагорной проповеди: «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».

Я взяла книгу из рук Уита и молча перечитала слова проповеди, потом с силой захлопнула Библию.

– Так вот оно в чем дело? Вот откуда у нее эта мысль. Лучше отсечь палец, чем ввергнуть все свое тело в геенну. – Я сунула Библию обратно на полку. Это было нелогично, но я чувствовала какое-то легкое негодование.

– Иисус говорил символически. Он явно не хотел, чтобы кто-то воспринял его слова буквально, – сказал Уит.

– А тебе не кажется, что он мог бы подумать, что некоторые сумасшедшие поймут его превратно? То есть я имею в виду, что он говорил крайне безответственно.

Губы Уита искривились, как будто он старается сдержать смех, все его тело расслабилось, и дыхание снова стало ровным. В конце концов он все же фыркнул.

– В чем дело? – спросила я, улыбнувшись.

– Мне приходилось слышать об Иисусе самое разное, но никто никогда при мне не называл его безответственным.

Уит потянулся ко мне и коснулся моих волос, тыльной стороной ладони провел по скуле. Глаза его снова зажглись, но не только весельем; их блеск напомнил мне, как мы занимались любовью. Когда я наклонилась поцеловать его, между нами проскочила искра статического электричества, и мы, смеясь, отшатнулись друг от друга.

– Видишь, что происходит, когда ты называешь Иисуса безответственным, – пошутила я. – Тебя поражает молния.

– Нет, серьезно, – сказал Уит, – существует несколько странных рассказов о том, как святые калечили себя. Похоже, они черпали вдохновение в этом стихе.

– Я всегда говорила, что мать как бы наказывает себя, хотя Хью никогда в это не верил.

– Хью? – переспросил Уит.

И в комнате воцарилась тишина.

Я произнесла имя мужа по инерции. Зачем я решила втянуть его в эту историю? Тогда мне показалось, что имя вырвалось у меня бездумно, однако это не давало мне покоя в последующие дни. Намеренно ли я произнесла имя Хью? Чтобы обрушить на Уита самое худшее и посмотреть, что он станет делать? Или я выстраивала барьеры, тайные реальности, стоящие между нами? Уит призвал на помощь Иисуса, я – Хью.

– Хью? – произнесла я. – Хью это… мой муж. Он психиатр.

Уит отвернулся, посмотрел на ослепшее окно. Потом потянулся к выключателю, и мы снова оказались в потоках безжалостно яркого света.

Отчаявшись сгладить неприятный момент и старательно избегая имени Хью, я продолжила:

– Просто он… ну, он считает, что мать отрубила себе палец, потому что на нее нечто нашло.

Уит выдавил из себя улыбку, посмотрел на меня, словно желая сказать: «Все нормально, будем продолжать, будто ничего не случилось», но сказал:

– Но ты думаешь, это было наказание за что-то конкретное.

– Да. Только не знаю, за что. – Непринужденность, которую я попыталась придать своему голосу, прозвучала обреченно. – Мне кажется, причина кроется в прошлом. И подозреваю, что отец Доминик знает, в чем тут дело.

– Отец Доминик? – резко произнес Уит. – Почему ты решила?

– Сначала скажи, что ты думаешь о нем.

– Он очень искренний. Шут от природы, но иногда бывает серьезным. Он придерживается своего взгляда на вещи, но лично мне это нравится. Итак. Почему ты думаешь, что ему что-то известно об этой истории?

– Мать косвенно упоминала об этом, – ответила я. – И, когда мы недавно были на кухне, я слышала, как отец Доминик спросил ее, собирается ли она когда-нибудь простить их. Он сказал «нас». «Ты когда-нибудь простишь нас?»

Уит покачал головой в явном недоумении.

– Простить? За что?

Я пожала плечами.

– Хотелось бы знать. Я уже пробовала говорить об этом с отцом Домиником, но он держался очень скрытно. А мать… она и вовсе мне ничего не скажет.

Уит снова посмотрел на часы.

– Извини, но мне нужно было идти еще пять минут назад.

Когда он ушел, я осталась стоять посреди офиса отца Доминика, и мне вспомнился момент, когда Уит открыл Библию и громко прочел мне стих – суровые слова о том, что надо отсечь себе руку, дабы спасти все тело. Имело ли это отношение только к моей матери? Или он думал о том, как ласкал мои груди, бедра, прижимал меня к себе? Хотел ли он каким-то образом что-то сказать мне? О нас?

Бурый пеликан сидел на носу монастырской джонки в качестве украшения в виде монашеского клобука, изогнутая буквой «S» шея была опущена на белую грудь. Когда я подошла к причалу, птица распростерла крылья – фантастически огромные в размахе – и держала их так, пока перья сохли на ветру. Уит стоял на причале, любуясь зрелищем. Он не видел меня, пока я не окликнула его по имени, а когда повернулся, пеликан взмахнул крыльями и взмыл в воздух.

Я не знала, чего ожидать, – сядем ли мы в лодку и вернемся к шалашу или останемся на причале. Заключит ли он меня в объятия или отсечет от своей жизни. Накануне ночью я несколько раз вскакивала в постели, преследуемая кошмаром об ампутированных руках и пальцах. Они были грудами свалены в монастырском розовом саду вокруг статуи святой Сенары и все еще шевелились, как живые.

– Просто не верится, какой красивый сегодня день, – беззаботно произнес Уит.

Не говори о погоде. Если ты будешь говорить о погоде, я закричу.

– Да, прекрасный, – согласилась я. И действительно, это был самый восхитительный день, какой только можно вообразить. Блистательный, теплый дышащий весной.

Я надела джинсы и белую рубашку с длинным рукавом, и мне уже стало жарко, я задыхалась. Пряди волос патлами, как выразилась бы Ди, прилипли к шее. Я достала из бокового кармана сумочки темно-красную бейсболку, низко надвинула ее на лоб, потом вытащила черные очки.

– Может, прокатимся? – спросил Уит и, когда я кивнула, стал отвязывать трос. Забравшись в лодку, я заметила, что он уже запихнул свой полотняный мешок под сиденье.

– Где Макс? – спросила я.

Уит оглянулся на ведущую к причалу дорожку и пожал плечами:

– Кажется, сегодня он меня бросил.

– Может, обиделся, что в последний раз я нарушила своим присутствием вашу компанию?

– Насколько помню, это возле тебя он увивался после того, как… – Уит резко оборвал себя, не в состоянии или не желая назвать вещи своими именами, и фраза повисла в воздухе.