Должно быть, нас подслушал владелец бара, наливавший стакан бренди, — он развернул газету к себе лицом и смотрел на нее пару секунд.

— В Сан-Себастьяне на свалке полиция обнаружила неопознанный труп. Он был завернут в ковер.

Хозяин исчез в другом конце бара, а я сидел, уставившись на фотографию. Самый обыкновенный коврик — Питер рассказывал, что, когда он отдавал деньги за него владельцу, стоил он так мало, что все равно не было смысла пытаться его очистить.

Питер вернулся бледным.

— С желудком все нормально? — спросил я.

Он кивнул и улыбнулся. В руке он держал мобильный телефон. Сегодня ночью, идя в туалет и обратно, я слышал из комнаты его тихий голос. Поскольку за время поездки я ни разу не слышал, чтобы он говорил с кем-нибудь из домашних, я решил, что это она. Мириам. И я решил, что скажу ему про это после забега. Брошу вскользь: «Кстати, я слышал, как ты ночью разговаривал. С ней, с Мириам, или еще с кем-то?» Может быть, это сподвигнет Питера рассказать все. Или он как минимум опустит плечи и заговорит о том, о чем думает, — как обычно, спонтанно и непосредственно. Ну да, вел он себя, как всегда, дружелюбно, но появилась некая бдительность, осторожность. Я истолковал это как угрызения совести в сочетании с осмотрительностью, дабы не проговориться о произошедшем. Но, увидев Питера теперь, я понял, что не стану спрашивать про Мириам. И ни про что другое.

Выдыхал Питер шумно, долго, как спортсмен перед выступлением.

— Пошли?

Ровно в восемь часов вдалеке прогрохотала пушка. В старой части города взлетела ракета, возвещавшая, что быков выпустили. Мы с Питером стояли вместе с примерно пятьюдесятью другими участниками забега в месте, которое нам обозначили как подходящее для начинающих. Располагалось оно примерно на середине маршрута длиной в восемьсот метров — пока мы не увидим быков, оставалось лишь держать себя в руках и не побежать слишком рано. В том месте, где мы стояли, две девушки забрались на заграждение у переулка, смеясь, кричали нам и плескали сангрией из двух кожаных фляжек — наши белые футболки покрылись красными брызгами. Потом я крикнул: «Jake’s bar después!»[5], благодаря чему они, да и те, кто стоял рядом, бурно обрадовались и стали посылать нам воздушные поцелуи.

— Сосредоточься, — тихо сказал стоявший рядом Питер. — Прислушайся.

Вид у него был серьезный. А теперь и я услышал низкий грохот, как будто приближается гроза. Кое-кто из участников забега — в том числе и, судя по всему, участвующие в первый раз туристы — не справился с напряжением и побежал. А потом в пятидесяти метрах от нас мы увидели первых участников забега, завернувших за поворот. А за ними — быков. Бегуны вжались в стены, и огромные животные пронеслись мимо. В это время сзади кто-то упал, несколько человек упали сверху, и я увидел, как бык врезался в беспомощную кучу — даже с такого расстояния было заметно, как из груды людей поднимаются белые рога, красные и в пятнах крови, словно сангрия из кожаных фляжек. Я слышал, что бык скорее нападет на того, кто лежит и двигается. Поэтому, если падаешь, не надо шевелиться, даже если на тебя наступили.

Я увидел, как побежали двое мужчин, одетых в белое.

— Вперед! — крикнул я и побежал.

Бежал я вдоль стены с левой стороны улицы. Питер тут же оказался рядом. Обернувшись, я увидел крупного зверя с огромными рогами, но по белым пятнам я понял, что это просто корова, которых выпускают вместе с быками, чтобы чуть успокоить и показать дорогу. А вот то, что позади коровы, — уже другое дело. Черный колосс. Казалось, у меня остановилось сердце, хотя на самом деле все было ровно наоборот: билось оно быстрее, чем когда-либо. Полтонны мышц, рога, тестостерон и ярость. И мне вдруг пришло в голову, что, толкни я Питера сейчас, пошатни его равновесие хоть чуточку, он поскользнется на гладкой брусчатке, и не важно, что он притворится мертвым, — через несколько секунд сзади его атакует машина смерти.

— Тут! — крикнул я, показывая на баррикаду у переулка рядом с нами, запрыгнул на деревянную стену и схватился за край.

То же самое сделал Питер. Заботливые руки рьяно схватили нас и перетащили на другую сторону, к поющим зрителям. К моему рту приложили кожаную флягу, словно оказывая первую помощь. Я видел, что с Питером проделали то же самое, мы смеялись и дышали, смеялись и дышали.

Мы вернулись к себе в комнаты, чтобы отдохнуть и смыть с себя липкую сангрию, пахнущий адреналином пот и пыль. Когда я увидел Питера в коридоре, идя после него в душ, на нем было лишь полотенце, повязанное вокруг талии, а слева на груди — маленькая татуировка: сердечко с буквой «М» в середине.

— Эй! — воскликнул я, показывая на нее. — Когда…

— В Сан-Себастьяне, — только и сказал он.

— Ты это серьезно?

— Да.

— Но разве не надо заклеить пластырем такую новую…

— Я не захотел, чтобы она казалась новой. Попросил татуировщика сделать так, как будто она у меня всегда была.

Приглядевшись, я убедился, что ему это удалось, — татуировка и правда казалась чуть выцветшей.

Питер захотел поспать, но я сказал, что пойду завтракать и погляжу, пришли ли девушки в бар.

Проходя сквозь толпу по узким улочкам, я узнал, что двух человек, мужчину и женщину, во время забега быки проткнули рогами, пострадавшие находились в больнице — и неясно, выживут ли.

Проходя мимо бара «У Джейка», я услышал девичий голос:

— Hola, mister bullrunner![6]

Я прикрыл глаза рукой. Все верно: в темноте сидели те две девушки с заграждения. Я вошел, заказал багет и бутылку воды и слушал, как они оживленно болтают на смеси испанского и английского. Местные, из какой-то деревушки, расположенной неподалеку от Памплоны. Та из них, что лучше знает английский, учится в Барселоне, но всегда приезжает домой на Сан-Фермин. Она рассказала, что в Памплоне многие — в том числе ее родители — так устают от туристов, попоек и беспорядка, что уезжают из города до окончания фестиваля.

— На Сан-Фермин в деревнях вечеринки еще безумнее, — сообщила та, что лучше говорит по-английски, пухлая блондинка с добрыми и живыми глазами. — А выпивка намного дешевле. Здесь во время Сан-Фермина цены на пиво бешеные. Поехали с нами!

— Спасибо, мне кое-куда нужно, — ответил я. — Может, завтра?

Я взял у блондинки номер телефона, отсалютовал багетом и ушел.

На вокзале мне пришлось прождать поезда час, и когда я приехал в Сан-Себастьян, сиеста была в самом разгаре, а большинство магазинов и закусочных закрыты. Я попросил таксиста отвезти меня в полицию.

Меня высадили у реки, перед двумя модернистскими — или, возможно, постмодернистскими — высотными зданиями, смахивающими на пирожные. Через двадцать минут я сидел в кабинете перед одетой в гражданское детективом Иммой Алуарис. Она была старше меня — наверное, где-то между тридцатью и сорока. Невысокая, крепко сбитая, лицо строгое, но карие глаза, как я вообразил, могли смягчиться, если смотрят на то, что им нравится. Послушав меня две минуты, она набрала номер, и сразу после этого пришел молодой человек, сообщивший, что он переводчик. Что удивительно, поскольку сотрудница криминальной полиции Алуарис хорошо говорила по-английски. Но поскольку речь шла об убийстве, они хотели быть уверенными, что не случится недопониманий. Я объяснил, что у нас с другом был коврик, точно такой же, как тот, что в газете, и что его выбросили в мусорный контейнер позади гостиницы, потому что моего друга на него вывернуло. Эти двое посмотрели на адрес гостиницы и заговорили по-баскски. Сжав пальцы, Алуарис посмотрела на меня.