– Солдат! – крикнул Хаустов по-немецки, не отрываясь от прицела. – Предлагаем тебе сдаться! Выходи с поднятыми руками. Оружие оставить на земле!

Эхо пронеслось по лесу, задержалось в овраге. Какое-то время длилась тишина. Слово там, в овраге, всё ещё взвешивали свои шансы. И застучал автомат. Пули ложились прицельно. Немец, конечно же, видел, где залёг Хаустов, очередь вспорола землю справа и слева. Осыпало берёзовой корой. На что же он надеется? На что-то, видать, надеется…

Сдаться… Как бы не так. Он уже почти три года на войне. Он шёл сюда такими зигзагами, подчас превосходя самого себя не в самых лучших проявлениях человеческой натуры, что теперь, оказавшись в ста километрах от города, который для него дороже всех городов на свете, бросить под ноги автомат и поднять руки перед каким-то большевиком в грязной вшивой шинели…

История лейтенанта Эверта фон Рентельна

Иногда ему казалось, что то, что довелось пережить ему, человеческому существу вынести не под силу. Так и есть, ведь многие, кто был рядом, прерывали свои страдания очень просто и легко – револьвер в рот и… Револьвер был всегда рядом. Правда, потом он его продал. Уже в Париже. За тульский пряник. Там, в соблазнительно свободном и красивом европейском городе, где за эмигрантами из России внимательно следила местная полиция, личное оружие, знак воинской доблести и офицерской чести, могло стать не просто поводом для ареста.

Впрочем, тот тульский пряник, который он выменял в кондитерской на револьвер, перевернул всю его дальнейшую жизнь. Именно он и помог ему, бывшему подпоручику лейб-гвардии Финляндского полка, спустя годы вернуться на родину, в Россию. Однажды на ипподроме его заметил господин средних лет в котелке респектабельного буржуа и неожиданно напомнил ему о его револьвере, который по-прежнему хранится в кондитерской на улице Одеон, что на левом берегу Сены неподалёку от книжной лавки «Шекспир и компания». И который он может забрать назад. Но при одном условии. Об условии господин в котелке предложил поговорить в другое время и в более располагающей атмосфере. Вручил визитную карточку и исчез в толпе. Говорил он по-русски, с приятным московским акцентом, немного растягивая «а». Поэтому первым его вопросом, когда они встретились вновь, было:

– Вы москвич?

– Да. Родился в Первопрестольной. Мама – коренная москвичка. Отец переехал на службу из Риги.

А вскоре подпоручик Эверт фон Рентельн был зачислен в Русский корпус.

Это была иллюзия русских, которые не хотели становиться ни французами, ни итальянцами, ни испанцами, ни европейцами без национальной принадлежности, для части народа, выброшенного ураганом истории за пределы своей родины, уставшего скитаться на чужбине и кормиться с чужого стола. Русский корпус… Его создавали, формировали и готовили к какому-то полумифическому походу, похожему на поход на Царьград, прекрасные русские люди. И когда Германия, усилившись под властью НДПА, начала прибирать к рукам страны и земли соседей, в Русском корпусе сразу поняли, что рано или поздно Гитлер кинется на Россию. Настроения были разные. Часть офицеров и солдат Русского корпуса вскоре оказались на линии Мажино, в самом пекле боёв. Немцы оказались сильнее, а главное, хитрее. Они обошли полосу укреплений, и все гарнизоны оказались отрезанными от тылов и основных войск. Начался разгром. Французы и бельгийцы сдавались тысячами. Англичане тоже кинулись к проливу. Русские дрались до конца. Оказались в той мясорубке и они, два русских подпоручика, фон Рентельн и Бородин. Гриша Бородин умер у него на руках после налёта пикирующих бомбардировщиков на главный форт, где они вот уже несколько суток держали оборону и не давали немецким танкам и пехоте продвинуться вперёд. Эверт закопал его вместе с пулемётным расчётом в воронке. Всех троих, убитых одной бомбой: француза, бельгийца и пожилого казака с Дона. А сам пошёл в ближайшую деревню. Французы тем временем выбросили белый флаг и строились за главными воротами форта для торжественной сдачи в плен. В деревне ему повезло. Он зашёл в первый попавшийся дом. Дом принадлежал пожилой бездетной паре. Старики приютили его, и несколько недель, пока всё не утихло, он тихо жил среди деревенской тишины в относительном изобилии. А потом появился племянник хозяина, посмотрел на его документы и неожиданно заговорил по-немецки. Правда, с силезским акцентом.

Вскоре они уже служили в одном батальоне. Батальон дислоцировался под Бранденбургом. О своём недавнем прошлом в рядах французской армии на линии Мажино он, разумеется, помалкивал. Андрэ Дорваль, племянник спасителей Эверта, тоже. Андрэ был из Силезии. Отец – француз, мать – немка. Воспитывала же его няня, то ли полька, то ли русская. Во всяком случае, по-русски он прекрасно понимал и неплохо разговаривал, особенно на литературные темы. Няня читала ему романы об индейцах и морских путешествиях по-русски. Видимо, во время этих чтений и пророс в Андрэ росток жажды приключений. И откуда он узнал об этом спецподразделении? Однажды, ещё во Франции, он сказал Эверту:

– Если служить у них, то только в «Бранденбурге».

«У них» – это означало у немцев. Эверт тоже мало осознавал в себе немца. Он тосковал по родине, по России. Вздрагивал, когда слышал родную русскую речь, и иногда подолгу шёл за группой людей, которые говорили по-русски, только чтобы послушать их. Потом, вспоминая те уличные диалоги, мысленно вставлял в них и свои реплики. Это могло перерасти в болезнь. И возможно, она уже и началась.

– Ты ведь хотел вернуться в Россию, – сказал ему однажды в начале лета Андрэ, когда они вернулись с очередных занятий, проводимых в лесу. – Похоже, твои мечты скоро сбудутся. «Бранденбург» так же, как в Польше и Франции, пойдёт впереди основных войск. Мосты, станции, дороги и прочее… Они взвалят эту работу на нас.

Так и произошло.

К тому времени Эверт научился многому. Даже успел изучить литовский язык. И удивился, насколько легко он ему давался.

– Гены, дружище, гены, – хлопал его по плечу Андрэ.

– Какие, к чёрту, гены? Мои гены в двух стихиях – в русской и немецкой.

– Не уверен. Ты – из остзейцев. А там намешано…

– Ну, уж чухонцев в моей родословной наверняка нет.

Это их развлекало. Потому что то, о чём говорили они, знали только они двое. Служба в подразделении, профилем которого являлись разведка и диверсии, научила их говорить только там, где можно, и молчать там, где говорить опасно.

За день до перехода границы СССР Андрэ в одном из разговоров признался ему, что мечтает побывать в Индии. Эверт засмеялся.

– Как это ни смешно, но именно это очень реально. Знаешь, почему? Наш фюрер тоже мечтает об Индии.

– Не думаю, что у него тоже была добрая русская няня с индейскими и морскими романами на русском языке.

– Кто знает…

– Ну да, иначе зачем ему идти в Индию через Россию…

Границу их взвод перешёл в районе Виштитиса. Вырезали ножами погранзаставу. Двинулись на Мариамполе. В лесу под Мариамполе захватили обоз советов. Это была санитарная рота какого-то полка, дислоцированного возле границы и попавшего под утреннюю бомбёжку. Подводы были буквально завалены ранеными. Некоторые из них были уже мертвы. Но их продолжали везти в сторону Алитуса. Туда-то взводу «Бранденбург» и необходимо было попасть как можно быстрее, чтобы захватить мост через Неман, обеспечить дальнейшее прохождение передовых колонн наступающих германских дивизий без какой бы то ни было задержки на переправе.