— Уж Захар сварит! — съязвила я. — Как сварит, так я светиться начну пайетками или зелёными ромашками прорасту!

— Да он хороший парень! — засмеялся Агей. — Только рассеянный очень! Ему всё записывать надо!

— А где они сейчас? — встрепенулась я. — Олена, Захар, Света?

— В поселении. Их разместили среди семей. А что, соскучилась?

— Как бы надо бы их проведать, — пожав плечами, я поднялась. — Особенно Свету и маленького Весеня!

— За Свету не беспокойся! — Агей подхватил с дерева кожаную куртку фасона девяностых фарцовских годов, из кусочков кожи, и накинул её мне на плечи. — Но пошли, провожу. А там вместе на церемонию погребения пойдём.

Нечай… Ведь его жена, то есть уже вдова сказала — на закате погребение! Я глянула на солнце — оно уже почти скрылось за деревьями.

— Идём! — кивнула я. — Ты хорошо знал Нечая?

— Это мой дядя, — просто ответил Агей.

Вот оно что! Я растерянно взглянула на него и словно ещё раз увидела сжатые в нитку губы, решительный блеск в глазах и выражение лица, застывшего от страдания, когда Агей воткнул деревянный кол в грудь Нечая-упыря. Я бы никогда… Ни за что в жизни не смогла убить кого-то из своей семьи, даже если бы знала, что смерть принесёт ему покой!

Мы шли по уже знакомой тропиночке обратно к поселению, как вдруг та самая сонная мысль потянулась, зевнула и выползла из-под одеялка. Явилась не запылилась! И стукнула мне в черепную коробку, да так, что я остановилась как вкопанная. И Агея за руку придержала:

— А как же Яна?

— Что Яна?

Я споткнулась о мысль и продолжила уже не так уверенно:

— Ну, между вами что-то есть… Или было… Нет, есть! Я это почувствовала ещё на суде!

Агей прищурился и спросил:

— И что же между нами есть?

— Ну… Какие-то отношения, — буркнула я, злясь на мысль и дурацкую привычку спрашивать о том, что меня касаться не должно. Агей повернул меня к себе лицом, заставив взглянуть в глаза. Чёрт возьми, нет, я должна знать! Меня это касается! Пусть отвечает и не врёт, ложь я почувствую сразу, я ведь эмпат всё-таки!

Он усмехнулся:

— Неужели ревнуешь?

— Не смей менять тему разговора!

— Она моя сестра.

Банц по башке! Так мне и надо! Ишь, какая эмпатка нашлась! Супер-ведьма! Читаю мысли на расстоянии! А такого предвидеть не смогла…

Чувствуя, как краска жаром заливает лицо, я пробормотала:

— Да неужели?!

Но вышло совсем не язвительно, как хотелось, а очень даже жалко. Да уж, надо отметить, что такой дурой я себя уже давно не выставляла! Если и бежать за тридевять земель, то прямо сейчас! Но мне опять не дали. Агей обнял меня, прижал к широкой груди так, что я сразу растаяла от ощущения литых мышц на щеке. И совсем растеклась лужицей, услышав его голос:

— Ты моя. А я твой, если ты этого хочешь. И больше никого между нами нет и никогда не будет!

— Обещаешь? — зачем-то спросила я, потёршись носом о его рубашку. Похоже, что сегодня у меня аншлаг глупых вопросов.

— Обещаю.

— Тогда пошли, а то опоздаем.

И этот ренегат подтолкнул меня по тропинке лёгким шлепком по попе. Волей-неволей пришлось взять заданное ускорение.

Мои товарищи по несчастью из Вырьего Яра устроились вполне неплохо. Олена кашеварила. Её сто пятьдесят килограммов ловко сновали туда-сюда между костром и пенёчком. На костре стоял на диво громадный котёл, в котором булькало варево. Оно издавало такой вкусный запах, что у меня аж заурчало в животе. Куриный супчик, что ли? На широком пеньке Рамон резал лук. И как резал! В лучших традициях искусных шеф-поваров он сёк его огромным ножом, который с дробным стуком поблёскивал в руке беса, практически невидимый из-за скорости. Подняв голову и заметив меня, Рамон расплылся в широчайшей улыбке:

— Мучачита! Какая встреча! Как прогулялось соло мио?

— Прелестно, — рассмеялась я. Рамон, хоть и бесовская натура, мне нравился с самой первой встречи.

— Как раз к тризне пожаловали! Мы тут с мадам Олена затеяли луковый супчик в духе французского Сан-Сильвестра! Только без сыра! Эти варвары не знают, что такое превосходный твёрдый сыр!

Повариха махнула на него рукой, но жест этот получился кокетливо-нежным:

— Ох и болтунишка ты, Рамончик! Режь, режь, а то не успеет провариться! Будут волки сырой лук жевать!

— Привет, Олена, — я подошла ближе, — мне нужна твоя помощь!

— В чём, лапонька? — ласково улыбнулась мне повариха, вытирая руки о передник. — Если смогу — то с радостью!

— Мне бы какое-нибудь зелье, восстанавливающее память, — решительно заявила я. Олена нахмурилась:

— А зачем именно?

— Хочу вспомнить детство. У меня пробелы по этой части. И два года вообще как сквозь землю провалились!

Маленькие голубые глазки, уютно блестевшие за крохотными старомодными очками, глянули внимательно и, похоже, слегка жалостливо. Олена помолчала, потом ответила серьёзно:

— Сварить-то зелье я могу, да хотя бы и «Ленту жизни», только хочешь ли ты этого по-настоящему?

— Конечно, хочу!

— Ведь вполне возможно, что твоя головушка тебя жалеет, не хочет показывать ужасы и боль!

— Всё равно! — я упрямо мотнула головушкой. — Хочу всё знать!

Олена вопросительно глянула на Агея. Тот пожал плечами, мол, а что я могу. Правильно, разумно! Против меня не попрёшь. Олена вздохнула тяжко:

— Бог с тобой, золотая рыбка… К утру будет готово, но смотри, я тебя предупредила!

— И на том спасибо! — я радостно улыбнулась.

И тут раздался гулкий звон колокола. Низкий, заунывный. Агей поднял голову, словно принюхавшись, и глухо сказал:

— Погребение начинается. Пошли.

На невысоком кургане позади поселения собрался народ. Волков было много — и стар, и млад, и женщины, и мужчины, все в человеческом обличьи и многие с горящими факелами в руках. Молоденький мальчишка с серьёзным лицом сосредоточенно дёргал язык литого колокола размером с крупную дыню, висевшего на перекладине между двух вкопанных в землю столбов. Звон, словно плач, разносился по всей округе. За импровизированной колокольней стоял деревянный идол, потемневший от дождей и снегов, в виде всё той же богини-охотницы в меховом плаще, с луком и стрелой. Но не идол и не колокол привлекли моё внимание.

На верхушке кургана соорудили из брёвен и толстых веток широкий настил вышиной в пол человека. Он был украшен по всей длине еловыми лапами и гроздьями белых цветов. Посреди настила лежал Нечай. Он словно съёжился после смерти, а может, так казалось мне, стоящей в метре от него. Мужественное скуластое лицо заострилось, стало угловатым. В свете горевших факелов оно было живым, как будто предводитель оборотней просто уснул в окружении своих соплеменников. Светлые волосы, тщательно расчёсанные, лежали прядями на груди. Нечай был одет в обычную белую рубашку и кожаные штаны. Именно таким я впервые увидела его на суде. Рядом с ним покоились оборотни, которым не повезло. Рыжая телохранительница и три мужчины из его свиты. В головах каждого из них у настила стояла семья. Родственники не плакали, даже маленькая девочка на руках у одной из вдов только аккуратно перебирала цветочки, перемешанные с волосами отца.