тебе доверяю — вот что главное Мнение Склера — личное его дело, он тебя не любит, Бог ему судья. Мы позвали его не для ссор и не для обид. Он — единственный человек в нашем государстве, кто способен остановить наступление Святослава. Варда, мой приказ: отводи из Палестины двадцать тысяч бойцов, здесь получишь столько же. И не позже марта навались на Аркадиополь. Слабое звено в войске князя — печенеги и угры. Эти побегут раньше всех. Ты обязан пресечь любые попытки наступления на столицу. Понял?

— Понял, ваше величество. Думаю, что справлюсь.

— Стратопедарх Пётр Фока будет у тебя в подчинении.

— Ненавижу евнухов, — тут же среагировал стратилат, — ну да что поделаешь, выдержу и это.

У Василия дёрнулась губа, но премьер-министр сдержался, не заговорил. Кот опять устроился у него на коленях, и коварный председатель сената успокаивал себя, чувствуя под пальцами мерное мурлыканье драгоценного Игруна.

* * *

В это время в женской части Вуколеона шли обычные занятия маленьких болгарских царевен и сестёр императоров Византии: Феофано-младшая и Ирина музицировали на арфе, а Ксения и Анна пели известные стихи:

Дай мне розовую розу,

Дай мне звончатую арфу,

Я по струнам побряцаю,

Я вступлю в круженье пляски!

А ты, о дева, с радующим голосом,

Напеву вторь кимвальными ударами...

После уроков Ксения и Анна вышли в сад, чтобы посекретничать, как секретничают девочки всего мира, где и когда бы они ни жили.

— Слышала хорошую весть? — стала тараторить болгарка, жаром дыша на ухо подруге. — Русские не тронули брата Бориса, он живёт в Преславе и по-прежнему почитается как царь. Значит, не так уж плохо, как твердили. Святослав — не злодей, несмотря на то, что язычник.

— Всё равно я боюсь язычников, — отвечала Анна. — Знаешь, год назад Святослав украл из монастыря Святой Августины мою сводную сестру и увёз к себе в Киев. Как представлю себе на миг — вдруг бы мне пришлось оказаться на месте Анастасии, — прямо замираю от ужаса, по спине бегают мурашки... быть среди язычников... жить по их обычаям... говорят, они человеческие жертвы иногда приносят своим богам. Можешь себе представить?

— Слышала об этой истории — про Анастасию. Но её выдали за старшего сына Святослава, сделали княжной. Почему бы нет? Русские — богатые.

— Ты не понимаешь! Быть женой язычника — это грех! Ведь они не венчались в церкви.

— Ты права. Хорошо, что я знаю своего жениха — Константана. Он мне нравится. У него такие выразительные глаза.

— Он похож на маму. А Василий — на папу. Это но рассказам, конечно: я отца не знала, он скончался до моего рождения.

— Это правда, что его отравили?

— Говорят...

— У меня вот отец тоже неожиданно умер. Был такой здоровый. Вдруг его отравили тоже?

— Кто?

— Я понятия не имею... Вроде некому.

Девочки присели на край бассейна с рыбками.

— Лишь бы с царём Борисом ничего не случилось, — прошептала Анна, опустив пальчик в воду.

— Интересно, а какие мы будем через двадцать лет? — задала вопрос Ксения. — Сколько я рожу детей Константину? Женится ли на тебе Борис?

Анна покраснела:

— Я боюсь, что не женится.

— Почему?

— Он такой красивый и взрослый...

— Через двадцать лет тебе будет двадцать шесть, а ему — тридцать четыре. Разница нормальная.

Если б Анна знала, что спустя двадцать лет окажется в Киеве, да ещё на ложе киевского князя!..

Новгород, осень 969 года

День рождения князя Владимира — 5 ноября (грудня) — совпадал с праздничной неделей-куроедицей Макоши-Берегини. Это божество почиталось новгородцами свято. Макошь — «мать хорошего урожая» — представлялась пряхой, покровительницей колодцев и защитницей женщин. В иерархии женских божеств Макошь находилась на первом месте. У других племён Макошь называли иначе: Дивой, Подагой («подающей блага»), но везде — Берегиней. На рисунках она была в кокошнике, сарафане, с поднятыми к небу руками. Позже в этой позе стали изображать Пресвятую Деву Марию — вспомним хотя бы Богоматерь Оранту, украшающую купол современного Софийского собора в Киеве.

Богомил возглавлял процессию. Он шагал в ниспадающем до земли белом балахоне, с длинным посохом и нашейной гривной. Вслед за ним шёл Владимир — в шапке, отороченной мехом, бархатном кафтане и пурпурной мантии. Князя сопровождал посадник Добрыня — у того одеяние было белым, как у Богомила, что подчёркивало его второстепенную роль по сравнению с племянником, но, с другой стороны, — принадлежность к правящим верхам. В третьих и последующих рядах двигались бояре, тысяцкий и сотские, концевые и уличанские старосты, биричи, подвойские, уважаемые купцы, мелкие торговцы, вольные ремесленники. А холопы, именуемые изгоями, принимать участие в этом шествии не имели права.

На холме Славно находилось святилище.

В центре стоял кумир — идол Рода: трёхметрового роста, вырезанный из дуба, он смотрел пустыми глазами в мир. В правой своей руке бог держал металлический рог, в левой сжимал узду, а у ног его, врытых в землю, горбилось седло. Шапка на Роде — круглая и гладкая, с валиком по краям, была копией шапки на Владимире (мы теперь бы сказали: «шапка Мономаха»). А одежда, тоже напоминавшая облачение князя, доходила до голени. Сзади, из накидки кумира, барельефом выступали Берегиня и рожаницы.

Эта площадка с Родом называлась капищем…

Полукругом его огораживал невысокий, но широкий заборчик, сложенный из камней и обсыпанный сверху грунтом. На ограде полыхало восемь негасимых костров, или жертвенных крад. В них поддерживали огонь три подручных Богомила — начинающие волхвы, или принты — причитающие. Далее, по кругу, находились хоромы — лавки и столы под навесом. Это было требище. Здесь торжественно поедались требы — жертвенная пища, приготовленная волхвом.

Соловей вошёл в капище, влез на маленькую лесенку, принял от подручных меха с вином и наполнил им рог, находящийся в руке Рода. Произнёс молитву, громко завывая под звуки бубнов. Обошёл идола сзади и позвал Владимира.

— Повторяй за мной, — сказал Богомил, став на колени рядом с князем, обратив лицо к Макоше. — «Берегиня, Берегиня, добрая богиня! Славу тебе поёт новгородский народ, я — его голова, слава тебе, хвала! Мне сегодня исполнилось девять лет — слава Роду и слава тебе! Помоги мне во всех делах, в жизни, в моей судьбе! Верно тебе