отцу — всё, что смог разведать. Угоняй наградил его целой гривной и сказал Лобану:

— Понял, сыне? Вот что значит — свой человек у неприятеля. Больше не ворчи, что Мизяк ходит к князю. Будем действовать очень грамотно. Выставим заслоны. Киевляне в Старую Ладогу обратиться не смогут...

Константинополь, зима 969 года

Вечером в пятницу 10 декабря главный кубикуларий (то есть начальник евнухов) Михаил проводил в гинекей дворца Вуколеон пятерых запорошенных мокрым снегом женщин. Все они шли в плащах с капюшонами, так что лица рассмотреть было невозможно. В женских комнатах гостей встретила сама Феофано. Визитёрши сбросили свои капюшоны: у троих из них оказались бороды, двое остальных, судя по щетине, тоже не относились к дамскому сословию. Это были: Михаил Бурзхий, Лев Педасим, Фёдор Чёрный, Иоанн Ацифеодорос и Лев Валантий.

— Всё идёт, как намечено, — сказала императрица. — Я укрою вас в тёмной комнате гинекея, около нашей спальни. Василевс ложится не раньше полуночи. К этому времени должен появиться Цимисхий.

— Море сегодня бурное, — выразил опасение Фёдор Чёрный. — Переплыть Босфор будет очень трудно.

— Ничего, — ответила Феофано несколько цинично, — он ко мне добирался в непогоду похлеще нынешней.

И мужчины понимающе улыбнулись.

Но опасность проистекла с неожиданной стороны. Около полуночи в спальне василевса появилась императрица. Муж её сидел на кровати — потный, полураздетый — и дышал отрывисто, с чуть заметными хрипами в лёгких. Феофано спросила обеспокоенно:

— Что с тобой, Никифор?

— На, прочти, — выдавил Фока: в толстых пальцах он держал кусочек пергамента.

В анонимном послании было сказано: «Василевс, узнай, что сегодняшней ночью для тебя готовят страшную, жестокую смерть. Хочешь убедиться? Обыщи гинекей — там сидят вооружённые люди, ждущие сигнала к убийству».

Феофано хмыкнула:

— Бред какой-то. У меня в гинекее?! Ты поверил этому?

— Ничего я не знаю! — закричал Никифор с детской обидой в голосе. — И велю проверить. Ты останешься здесь до конца осмотра.

— Как прикажешь, мой господин, — поклонилась императрица.

Василевс вызвал кубикулария. Михаил явился встревоженный, хлопал испуганными глазами, говорил, что в подведомственный ему гинекей таракан проползти не сможет, а не то что вооружённые заговорщики.

— Не болтай! — перебил его Фока. — Я даю тебе трёх людей из моей охраны. Преданы мне безмерно. Если прикажу — собственных родителей обезглавят. Ты проводишь их через все палаты. И доклад сделают они, а не ты. Я тебе не верю. Если найдут убийц — будешь с ними казнён в виде соучастника.

Михаил спал с лица и вышел. Три головореза с мечами следовали за ним и совали свой нос в каждую дыру.

Феофано трепетала от каждого шороха. Наконец, не выдержав, попросила мужа:

— Разреши мне зайти к болгарским царевнам. Надо посмотреть, спят ли дети как следует.

— Я сказал, — рявкнул василевс, — ты отсюда не выйдешь до конца обхода!

— Не считаешь ли ты, — возмутилась императрица, — что и я могу быть среди заговорщиков?

— Что считать? Верю не словам, а вещественным доказательствам.

Час прошёл в ожидании. Но открылась дверь, и вошли охранники вместе с кубикуларием.

— Ну? — спросил Никифор. — Обнаружили?

— Никак нет, ваше величество, — отрапортовал старший из охранников. — Осмотрели всё. Посторонние нам не встретились.

— Только девочек напугали в спальнях, — шпильку подпустил Михаил.

— Хорошо, вы свободны, — отмахнулся Никифор разочарованно и бросил жене: — Что сидишь? Больше не держу!

Феофано выпорхнула от мужа. Заспешила по анфиладе комнат.

— Ваше величество! - раздался голос сбоку.

— Ах! — вздрогнула она и шарахнулась в сторону.

— Это я, кубикуларий...

— Господи, Михаил, ты меня напугал ужасно...

— Я хотел сказать... Всё прошло отлично... Вход в чулан они не заметили...

— Так и поняла. Слава богу! Будем ждать Цимисхия...

В это время Никифор истово молился под образами. А потом, в целях безопасности, лёг не на кровать. а на львиные шкуры, в красном углу, где стояли иконы. Долго не мог уснуть, вслушивался в ночь, думал о себе. Вот случись — и его убьют; что останется от него в истории? Несколько походов в Палестину и Сирию, лишь один из них истинно удачный? Больше ничего? Миссия Калокира в Киев обернулась провалом: он стоит у ворот Царьграда... Да, Никифор не принёс империи ни богатств, ни славы... Для чего тогда было объявлять себя василевсом?.. Деньги, власть? Суета сует, он не стал не только счастливее, но наоборот: страшная ответственность раздавила его, сделала аскетом и нытиком. Что ещё? Может быть, любовь Феофано? Да, Никифор любил её — заворожённо, до потери пульса. Но она была холодна — с первой ночи и до последней, близость воспринимала как общественную повинность. Больше не хотела рожать. Или не могла? Или он не смог сделать ей ребёнка? Но помилуйте! Ведь Фоке нет ещё пятидесяти восьми, он сумеет наверстать упущенные возможности. Разгромит арабов. Завоюет Болгарию — и восточную, с маленьким Борисом, и средецкую, западную, с четырьмя сыновьями мятежного Николы. Оскопит юных императоров, и тогда семейство Гургенов прочно сядет в Вуколеоне. Это будет слава не Греции, но Армении! Вот что главное. Лишь бы года три ещё продержаться. Только три — он успеет выполнить этот дерзкий план...

На такой оптимистической мысли василевс и уснул.

Иоанн Цимисхий чуть не утонул при подплытии к берегу: лодка перевернулась, и пришлось барахтаться в ледяной воде, в моментально потяжелевшей одежде, да ещё и под густо идущим снегом. Выбравшись на камни, он дрожал как овечий хвост, но присутствия духа не потерял и полез на стену по верёвочной лестнице, словно обезьяна на пальму. В караульной башне, где его поджидали люди паракимомена Василия, Иоанна переодели во всё сухое, дали выпить горячего вина и условленным маршрутом повели ко дворцу. Перебравшись в сад, рыжий армянин тихо свистнул. На втором этаже гинекея растворилось окно, и скатилась вниз новая верёвочная лестница. Оказавшись в Порфирной палате, дерзновенный Цимисхий обнял своих сообщников и поцеловал Феофано.

— Мы уже не надеялись, — прошептала императрица. — Думали — конец! Пять часов утра. Мы сидели как на иголках, а тебя нет и нет, будто бы нарочно!

— Непогода, шторм, — коротко ответил любовник. — Не беда, трудности уже позади. Где Никифор?

— В спальне, у себя.

— Что же, с Богом! Ты пойдёшь с нами, Феофано?

— Нет.