Смеяться вслед за ним у Люси никак не получалось. После рассказа о его «злоключениях», вовсе не похожего на горестную исповедь скитальца и мученика, ее опять охватило острое чувство обиды. Еще более сильное, чем то, которое она испытала два часа назад, потрясенная неожиданно цветущим видом Марка.

Обида уже прошла. А что обижаться? Ведь Марк поступал правильно, когда не писал и не звонил. Таким образом он уберег от очень больших неприятностей и себя, и ее, и, кстати, ни в чем не повинную Нюшу. Не это мучило Люсю.

Не давали уснуть мысли о ребенке. Марк говорил сегодня о чем угодно, только не о ребенке, и держался так, как будто его «драгоценная Лю», уже заметно округлившаяся и подурневшая, лечится в гинекологии от мигрени.

Кленовые листья плавали в лужах, разноцветными заплатками налипли на крышу печальных без хозяина красных «жигулей», застелили мокрую лавочку. Со вчерашнего дня сильно похолодало, зато квадрат неба между домами был ослепительно голубым, и солнце, летом почти не пробивавшееся сквозь густые кроны деревьев, заливало детскую площадку ярким светом.

К счастью, никто из соседских малышей, которые ревут в голос, когда чудовищная собственница Лялечка с боем отбирает у них игрушки, в песке не копался. Бросив на сырой песок пластмассовое ведерко, совочек, формочки, Люся подхватила Ляльку под мышки и поставила в песочницу.

— Поиграй пока в куличики, только не перепачкайся. — Хмурое личико в розовой шапочке с помпоном недовольно сморщилась, и Люся сразу согласно закивала: — Хорошо, хорошо, через пять минут обязательно покачаю тебя на качелях.

Присесть было негде — сыро и грязно, и она лишь отошла на несколько шагов, чтобы Лялька из вредности не швырнула в нее песком или не вырвала из рук письмо, только что обнаруженное в почтовом ящике.

Здравствуй, моя несравненная Лю!

Все мои мысли — only you! Хотел бы позабыть минут на двадцать, да не с кем.

Ну, я и влип! Дом отдыха. Вернее, санаторий. Гора. Внизу бушует море. На пляже — туши сплошь. Ослятина, баранина, конина. Брюхатые полковники. С супругами пудов по пять — по шесть. Глаз отдыхает. Ни одной изящной женской ножки. Ни острой, свежей грудки. Ни порождающей желанье попки. Сосед по комнате — рябой майор из Омска. Гэбист, и это не скрывает. Большой любитель баб и теплой водки днем. Вчера привел двух гэкающих дам. Из Запорiжья. Лошадок-шоколадок. Майор подругам по плечо. Надеялся, я западу на младшую, ей сорок, и будет славный группен-секс. Я не ханжа, ты знаешь. Старушек за раскованность ценю. Рост — тоже не помеха. Всегда готов поползать по-пластунски. Но! Два зуба золотых во рту моей гнедой отбили всю охоту. Ушел бродить по берегу. Мечтал о Лю. Вернулся. Кобылки счастливы. Пьяны. В объятиях майора отдыхают. Чувак объездил сразу двух.

Вечерние досуги до рвоты примитивны. Танцульки с обжиманцами под Аллу Пугачеву. Тир для служивых. Как не надоест? Бильярд. Моя отрада! Разделал гадов под орех. Еще здесь в моде бег в мешках. Баян и песни хором: ах, Отчизна моя, золотые края!.. Запевает массовичка. Грудастая рыжуха в дерзком декольте. Естественно, запала на меня. Кадрится. Приеду, изображу все в лицах. К примеру, конкурс: кто первым осуши́т стакан граненый кипятку.

Лю, не сочти мой текст за пошлость. Самого тошнит. И не вздумай, радость моя, ревновать. Местные бабы тебе и в подметки не годятся. Если бы ты — белокурая нимфа в бикини — появилась в нашем «мясном ряду», боюсь, от Кавказских гор остались бы одни руины. Потрясенное офицерье в порыве неудовлетворенной страсти изгрызло бы здесь все камни…

— Мама-а-а-а!!! — Лялька грозно топнула ножкой. — Качай!

— Сейчас, сейчас! Всего одну минутку.

…Становится свежеповато. Волна не облизывает, а валит с ног. В шесть вечера уже не видно ни зги. Осень. Делать абсолютно нечего. Короче говоря, осточертела мне эта хваленая Миноборона дальше некуда. Отдыхать можно только в компании себе подобных. Хочу в Москву. На Садовую, на Красную площадь, в мавзолей, наконец! Завтра поменяю билет и прилечу раньше, чем ты получишь это письмо. Решено. Жди. Как там куколка Ляля? Все воюет? Нюшенции пламенный привет! Целую тебя, моя бесценная, во все доступные и недоступные другим места.

Твой Маркс и К.

P.S. Присмотрел для тебя нечто старинно-жемчужное. Закачаешься! С тебя две ночи напролет. Правда, Лю, уговори Нюшу взять отгул и отпустить тебя в мои ненасытные объятия. Но лучше — реши вопрос кардинально. Хватит ей изображать стахановку! Пусть увольняется из своего депо и воспитывает внучку.

Пустой разговор! — вздохнула Люся. Матери еще полтора года до пенсии, и она ни за что не согласится эти полтора года получать зарплату из рук Марка, как он предлагает. Скажет: не хватало, чтоб еще и я к ему в кабалу попала!

— Качаться, качаться, качаться… — начала бубнить Лялька как заводная.

Пока не добьется своего, ни за что не успокоится! Уже сама забралась на качели и, неистово дергая за штанги, пытается сдвинуть их с места.

Засунув письмо в карман пальто, Люся подтянула малышку ближе к спинке сиденья и велела держаться крепко.

— Смотри, не отпускай ручки, иначе упадешь.

Странно, думала она, медленно раскачивая качели, письмо, судя по штемпелю, шло десять дней, что само по себе невероятно долго, а Марк все еще не вернулся. И не позвонил. Сколько он уже не звонил? Недели две. Звонить оттуда, по его словам, непросто — нужно идти в город на почту. Однако в начале отпуска это его не смущало: обследуя местные магазинчики, он обязательно заглядывал и на почтамт. Что же случилось? Почему он вдруг передумал возвращаться, если ему там осточертело? Неужели все-таки закрутил роман с какой-нибудь золотозубой кобылкой?

Не вздумай ревновать! А как? Ей и самой хотелось бы не ревновать, но с тех пор как родилась Лялечка и из-за ее беспрестанного оглушительного рева днем и ночью пришлось перебраться в Ростокино, бороться с ревностью становилось все труднее и труднее. Раньше она всегда знала, где Марк, чем он занят, когда вернется домой из театра, с концерта, со съемок или с гастролей. Как настоящая жена. В последние два с лишним года она все чаще ощущала себя не женой, а приходящей любовницей Марка, а иногда с горькой иронией думала, что иначе, как приходящей домработницей, ее, пожалуй, и не назовешь.

Приедешь к нему на выходные — в мойке грязные рюмки, в ведре коробка из-под торта. Говорит: завалились друзья поиграть в преферанс, выпить, пообщаться. А может, вовсе и не друзья, а подружки? Например, разудалые москонцертовские девицы?

Марка ее ревность только забавляет.

— Ревнюшка ты моя ненаглядная! Зачем мне какие-то потрепанные лицедейки, когда у меня есть ты? Бриллиант чистой воды!

В находчивости ему не откажешь. Окурки со следами помады и найденная в ванной шпилька тотчас получили объяснение, похожее на упрек: «Бабы, моя дорогая, между прочим, тоже умеют играть в преферанс!» — а извлеченный во время уборки из-под дивана разодранный лифчик вызвал неудержимый, гомерический хохот: