Сейчас они с Петровым словно уперлись в лежащее на пути бревно. Юрий Греков задумался. Потом посмотрел на Петрова и сказал:

— Постой-ка… Дай мне еще раз фотографии.

Петров пожал плечами: мол, как хочешь, и достал фотографии. Протянул Юрию Грекову. Тот вырвал их из рук и стал торопливо просматривать снимки. Нина в компании пиджаков и вечерних платьев. Не то. Нина с бокалом шампанского. Сдержанно улыбается. Не то. Нина на выставке картин. Не то. Нина под руку с высоким мужчиной: короткая стрижка, благородная седина, очки в круглой металлической оправе…

— Он?

— Что ты спросил? Глянь-ка! Кажется, просвет!

Петров отпустил педаль тормоза, выжал сцепление, дал газ. «Жигули» медленно тронулись, но ненадолго. Минута, и все опять встали.

— Я тебя спрашиваю: это он? — нетерпеливо переспросил Греков.

— Кто?

Поворот головы. Взглянув мельком на фотографию, Володя покачал головой:

— Это же Дося. Соавтор. То есть человек, чье лицо было на обложке.

— Что, у нее не могло быть романа с соавтором? Она же ему квартиру купила!

— Ты опять неправильно все понимаешь. Не купила. Нина делилась. Что касается отношений… Отношения между ними были чисто деловые.

— Ага! Деловые! Такие деловые, что она забеременела!

— А чего ты завелся?

— Интересно! Муж узнал, что у него на голове выросли ветвистые рога и должен оставаться спокойным!

— Но ведь ее больше нет, — тихо сказал Петров.

— Да, но я-то жив! И мне с этим жить! С тем, что жена мне изменяла! Надо мной, может быть, смеялись! Надо мной, может быть… Погоди…

Нина, откинув волосы, садится в машину. Машина новая, дорогая. Греков специалист в этом вопросе. С любой точки может определить марку. Ракурс хороший, так что особо напрягаться не стоит. Это «тойота». И не какая-нибудь — «лексус». Хорошие у нее были знакомые! Вот он, владелец. Деловой человек. В костюме, при галстуке. В профиль, да еще и голову нагнул. Это плохо. Придерживает дверцу, чтобы ей было удобно садиться в машину. Нина улыбается. Да что там! Заливисто хохочет! И лицо у нее такое счастливое!

— Петров, это он?

Петров посмотрел на фотографию, и лицо его словно застыло.

— Я не знаю.

— Врешь!

— Юра, перестань.

— А ты меня не жалей. Он?

— Ее ведь больше нет.

— Зато я есть. Он?

— Не сходи с ума.

— Мне бы только выбраться из этой пробки.

— Юра…

— Что — Юра? Что?! Убью!

— Я тебя не понимаю. Там не было ничего.

— Как это не было?! — закричал он. — Если она оказалось беременной! Это очень даже было!

— Это все происки Одинцовой.

— Что, это она сделала моей жене ребенка?! Кто он? Где работает? Кем? Я не вижу номера машины… Черт возьми! Я не вижу номера! У тебя есть другие фотографии? Да? Нет? Петров, смотри сюда! По глазам вижу: есть. Дай сюда!

— Не дам, — спокойно ответил Петров.

— Это еще почему?

— Ради тебя самого.

— Я его найду, несмотря ни на что!

— Зачем?

— Это все равно, что жить на вулкане. Знать, что кто-то спал с твоей женой.

— Да какая тебе разница? Ты все равно ее не любил.

— Но это была моя жена. Моя.

— То есть твоя собственность.

— Хотя бы.

— Не сходи с ума.

— Да что б вы все… — И Юрий Греков выругался.

Пауза.

— Ну хорошо, — сказал наконец Петров. — Если так хочешь, я тебе расскажу.

— А куда ты денешься?

— Погоди… Кажется, опять телефон звонит!

— Ты бы его и не убирал. Аншлаг! — заметил Юрий.

Петров покосился на друга, улыбнулся, но, взглянув на дисплей, напряженным голосом сказал:

— Говорите. Я слушаю. Кто это?

Греков прислушался. В трубке раздался грубый мужской голос:

— Начальник, это я, Толян Петухов.

— И чего тебе надо, Толян?

— Я хочу сдаться…

Автобус

…Водитель автобуса, окончательно одуревший от скуки, прибавил громкость радиоприемника. На весь салон раздался жизнерадостный голос диджея:

— …для загадочной Алины и для ее коллеги по работе Владимира Петрова, с которым она вместе не работает, мы передаем песню из кинофильма «Улицы разбитых фонарей»…

Киска при этих словах взвизгнула и толкнула локтем в бок Милочку. Раздалась до боли знакомая всем мелодия.

— Тихо!

— Уберите звук! — закричали женщины. Водитель выругался сквозь зубы, но громкость убавил.

— Толя! Только не бросай трубку, Толя! — кричала Антонина Дмитриевна

— Успокойся, мать. Я тут подумал… Женщины, сидящие в автобусе, застыли в напряжении. Они не слышали слов, но понимали важность момента.

— Что, Толя?

— Пашку жалко, — хрипло сказал Анатолий Петухов.

— Слава богу, — всхлипнула Антонина Дмитриевна.

— Дурак я. Но кто ж знал?

— Что знал, Толя?

— Что грохнут ее, вот что! Мы с Пашкой через забор перемахнули. Дом-то их с краю стоит. Вы там были пару раз, Нинка в гости приглашала, вот братан и запомнил адресок. Короче, мы на крыльцо — а дверь-то открыта! Вошли. Огляделись. Дверь в комнату настежь. Мы туда. А она на диване лежит. Волосы в кровище. Мертвая уже. Пашка перепугался насмерть, и к двери. А я ему: погоди, мол, раз такое дело, так нам же проще. Мать же тебе сама сказала, где Нина камешки-то хранит. На кухне, в посуде с гречневой крупой. Анатолий замолчал.

— А… дальше что? — спросила Антонина Дмитриевна.

— А ничего. Братана мутить стало. Мальчишка еще. Вышел в коридор, к притолоке прислонился, глаза завёл. Я на кухню метнулся. Банки начал перетряхивать. Нашел камешки — и бежать. Наверх уже не пошли. Да и показалось мне, будто там кто-то ходит. Не хотелось светиться. Выскочили мы на крыльцо. Пашка аж трясется весь. Да и мне, мать, не по себе было. Хотя знал ведь, зачем еду!

— Толя!

— Но убивать мы ее не хотели. Так, припугнуть малость, если бы она дома оказалась. Погрозить. Ну смазать по физиономии пару раз, чтоб молчала.

— А если бы… если бы она в милицию заявила?