занял очередь. И стал сидеть. Сидел среди этого еврейского шума и гама и думал свои татарские мысли. Вдруг проходящий мимо еврей в ермолке позвал его с собой. Просто сказал: «Пройдемте на пару минут ко мне в комнату». Он и пошел. Стали беседовать. Но сначала этот еврей прикрепил зятю ко лбу коробочку на ремне и на левую руку привязал еще одну. Забыл сказать — кипу ему дали при входе. То есть вошел он уже не с пустой головой. И еврей рассказал зятю о новом храме, который строят в Иерусалиме. О том, какой он будет замечательный и как много в нем будет света. А после рассказа он предложил помолиться о скорейшем завершении строительства этого храма. Само собой на иврите. С ивритом у зятя были, мягко говоря, сложности. Но еврей сказал: «Повторяйте за мной». И зять все повторил от начала и до конца. Слово в слово. Что самое удивительное — и запомнил. Может, еще и потому, что ему часто приходится повторять эту историю на семейных праздниках или гостям. Потом коробочки с него сняли, и его собеседник спросил, празднуют ли они в семье субботу, зажигают ли свечи? Человеку, с которым он только что вместе молился, зять не смог сказать «нет». И тогда еврей спросил его, как насчет чтения молитв? Тут зять опустил глаза и сказал, что с молитвами дело у них обстоит не очень. Еврей укоризненно покачал головой и… В этот момент в кабинет ворвалась девушка-секретарша с криком: «Папаша! Где вы ходите? Мне уже домой пора уходить. Быстро идите оформлять путевку». Когда зять вышел из кабинета, в коридоре в глаза ему бросился большой плакат, на котором было написано: «Никогда не поздно стать евреем». Купив путевку, зять сел в машину и поехал домой. По пути заехал в магазин за продуктами и в банк по делам. Перед дверью дома вдруг выяснилось, что он забыл ключи. В задумчивости почесав затылок, зять обнаружил на нем кипу.

Вот, собственно, и все. Или почти все. Есть, правда, еще эпилог. Андрюша отказался ехать в лагерь. Потом его уговорили. И сестра с зятем поехали его навестить. Лагерь находился где-то в лесах ярославской губернии. Среди прочих компьютерных игр в лагере Андрюша вместе с другими детьми учил молитвы. Сначала-то он не хотел, но там давали за выученные молитвы специальные лагерные деньги, на которые можно было купить в автомате кока-колу и жевательную резинку. Тут он и вырвался в передовики.

Как осиновый лист

* * *

«Баррикадная»…

девушка ждет кого-то

третий бублик подряд

* * *

кончилась водка…

делимся прочитанным

на этикетке

* * *

раннее утро.

сосед прибивает полку

прямо к моей голове…

* * *

после заезда

вздыхает, как лошадь,

жокей

* * *

дрожу как осиновый лист

на холодном ветру

у тебя в голове

* * *

Весеннее море желаний.

По теплым и ласковым волнам

К тебе я на нерест плыву.

* * *

Как близко ты придвинулась!

Дымок моей сигареты

Задрожал от желания…

* * *

ну и набрался…

даже у тени моей заплелись

все четыре ноги.

* * *

по больной голове

невеселые мысли гуляют —

с размахом гуляют. С большим.

* * *

весенний дождь.

домой на намокших бровях

иду, заплетая следы…

* * *

мимолетен твой взгляд

на меня обращенный случайно…

уже то хорошо, что нескромен…

* * *

На усы намотал

То, что ты мне в сердцах прокричала, —

Все равно их сбривать собирался.

Где ты, музыкант?.

В музыкальную школу меня отдали пяти лет. Слух у меня был, и я легко выдержал вступительный экзамен. По мне плакал класс фортепиано. Как обычно это бывает, поначалу все было завлекательно — и баба сеяла горох, и три четвертых прихлопа на две восьмых притопа… Довольно быстро я сам собой выучился играть собачий вальс. Как только ученик музыкальной школы начинает играть собачий вальс бегло, без нот, которых, кажется, и не существует вовсе, поскольку такие мелодии, как и считалки эники-беники, которые ели вареники, существуют только в изустном предании, — можно считать, что обряд инициации он уже прошел. Случись какое-нибудь торжество с приглашением друзей и соседей — ребенок не посрамит родителей в перерыве между вторым и третьим блюдом. Родителям моим, как оказалось, этого было мало. Начались бесконечные гаммы и этюды. Я затосковал. С домашними заданиями дело обстояло просто — я их не делал. То есть я аккуратно вытирал пыль с пианино, разбрасывал в художественном беспорядке по нему ноты и даже делал в них какие-то карандашные пометки. Если бы обучение в музыкальной школе было заочным, по переписке, то, вне всякого сомнения, я смог бы ее закончить. Увы. Приходилось раз или два в неделю ходить в музыкальную школу. Я шел в музыкальную школу с тем же чувством, что и героиня известной сказки шла на поиски подснежников в феврале.

Школа моя помещалась в маленьком двухэтажном деревянном домике, на втором этаже. На первом была сапожная мастерская. Дверь в нее была всегда распахнута. Веселые, с густой черной щетиной на щеках, армяне в длинных фартуках резали кожу, прибивали набойки мелкими гвоздиками, которые держали во рту, и болтали о чем-то своем по-армянски. Если б я тогда понимал, что такое политическое убежище, то я, конечно, попросил бы его в мастерской. По лестнице, ведущей на второй этаж, я поднимался с такой же скоростью, что и артист Янковский, в финальных кадрах фильма «Тот самый Мюнхгаузен» карабкавшийся в жерло пушки.

Учительницей у меня была молодая женщина необычайно яркой цыганской внешности. Смуглая, с цветастой шалью на плечах и яркими бусами, она и представлялась мне настоящей цыганкой. Разговаривала она шумно, размахивая руками в золотых кольцах. Вернее, не столько разговаривала, сколько постоянно ругала меня за нерадивость и не приготовленные домашние задания. Но удивительное дело, родителям моим не жаловалась. Писала мне красными чернилами в тетрадь, которая заменяла дневник, бесконечные «выучить обязательно», «безобразие, опять пришел неподготовленным» и уснащала все это множеством восклицательных знаков. Поначалу я все эти листки аккуратно вырывал, а потом и вовсе завел отдельный дневник для родителей, как