не позволяет взглянуть, может, и нет никакого романа, хотя слышно, как он стук-стук по клавишам за запертой дверью… пока она болтается по миллиону пустых комнат, глядя, как осыпается штукатурка со стен и пауки ткут паутину по углам. В смысле, она, я, Дезире, представляете? Прелестная куколка еще вчера, предмет восхищения всех парней, могла выбрать кого захочу, и как же так, почему в итоге вот это? Не слушала Маман, она ведь предупреждала, а теперь поздно начинать сызнова, успеть бы сотворить свою собственную куколку, пока яичники еще на что-то годятся. Но даже по этой части он, ха-ха-ха, ничего, сколько ни пытались. Точно знает, что проблема в муже, хотя он отказывается проверяться, и вдобавок далеко не всегда ей сейчас хочется притрагиваться к нему вообще.

Она отводит от себя его руки и перекатывается на спину. Лежит, глядит в потолок. Думает, неплохо бы сделать татуаж вокруг глаз и губ, обвести их линией, чтобы проще было с косметикой. Некоторые из подруг недавно сделали.

Между прочим, говорит он, я отпустил сегодня Саломею. Она страшно расстроена из-за Астрид.

Расстроена? Да ладно. Она невероятно ленивая, эта старуха.

У нее есть свои чувства, радость моя. Тут кое-какая история…

История? Нет, правда, тебе пора от нее избавляться. Она еле ползает. Нанять свежую и молодую…

Она работает тут целую вечность, говорит он. С тех времен, когда сама была свежая и молодая.

Ну и что? Прошли уже те дни.

Раззадоренный ее холодностью, он начинает прикусывать ей шею. Ну же. Расслабься чуть-чуть, дай себе волю. Но она отталкивает его и встает, застегивает блузку. Фу, прекрати, ты весь потный. Я такая центрированная вернулась, а теперь что?

В маленьком туалете под лестницей Антон пытается вырвать с корнем свои гениталии. Приближаясь к высшей точке, видит свое разгоряченное лицо в пятнистом овальном зеркале над раковиной, надо восстановить амальгаму, и пятна уйдут. Занятно сегментируется наше «я», оргазм и наблюдение за ним в одно и то же время, глаз, перед которым аз. Ни то ни другое со мной не совпадает, но вместе – возможно. Моет потом руки в окутавшем его по новой мареве усталости и отвращения к себе, жалея, что этому поддался. Да, напрасно я поддался. Но ты поддался. Почти сразу чувствует повторный тусклый подъем вожделения внутри. Вот бы дозреть до свободы от вожделения, или нет, дозреть бы до свободы от Дезире, в общем, главное, до свободы.

Луч дальнего света скользит по его лицу, это машина, съехав с главной дороги, разворачивается на пустом участке земли. Большой «джип чероки» движется в эту секунду задом, и кто, спрашивается, за рулем, как не твой зять Джейк Норроу. Он тут не останавливается, в гости, по крайней мере, не заходит, задерживается ровно настолько, чтобы повернуть назад и отправиться обратно, в город.

Он уже не один час так колесит, потому что не может вынести пребывания в пустом доме. Я вдовец. Он повторяет и повторяет эту фразу мысленно, я вдовец, вдовец, ему надо распробовать это странное слово и состояние, которое оно обозначает. Двоих детей Астрид уже забрал их отец, и дом в один день превратился из обиталища, где кипела шумная жизнь, в полую и замкнутую скорлупу. В комнатах, из которых изъято самое им родное, ему слышится эхо, но громче всего оно звучит в комнате внутри его головы. Чтобы заглушить это эхо, он сел за руль. И оставался за рулем, пока садилось солнце, пока зажигались огни и ночь вползала во все на свете.

Он и теперь в машине, колесит, колесит. Черная река дороги, бесконечный поток. Он движется по маршрутам, которые скрещиваются и перекрещиваются, он завязывает себя в узел. Проезжает через центр города, мимо Пауля Крюгера на каменном постаменте, оттуда на север, через гряду холмов, но поворачивает обратно, чтобы промахнуть мимо Зданий Союза, которые высятся над сумрачным варевом города, сияя, точно рождественская елка. Мимо вереницы посольств, похожих на драгоценные камни на цепочке, всюду охрана и безупречный порядок, а там уже и снова жизнь как таковая в виде облетающих жакаранд и побуревшей травы вдоль обочин. По краю всего уже пошла осенняя кайма, обгорелая и хрусткая на вид.

На восточной окраине домá далеко отстоят от шоссе, это крохотные огоньки среди темных волнистых кукурузных полей, где растения шуршат на ветру, потирая загрубевшие ладони. Он поворачивает на юг, к новым жилым массивам, к этим разрастающимся лунным колониям пока еще на стадии строительства, к пригородам-спутникам для голодного среднего класса, уже обнесенным заборами, хотя дороги и дома построены только наполовину. Еще одна гряда холмов ведет его обратно, в более обжитые места, где цемент давно высох и лужайки четко подстрижены, где иные дома огромны, как отели или как океанские лайнеры, плывущие мимо него в сиянии огней. Все укреплено по полной программе, заборы, массивные ворота, и кое-кто из частных охранников, бездельничающих снаружи, работает под началом у Джейка, он видит это по униформе.

Дальше сквозь филигрань полуоблетевших деревьев к Фонтанному кольцу, где ты делаешь круг, другой, третий, а потом вдруг решаешься и едешь туда, куда тебя тянуло весь вечер, как стрелку компаса. Вся эта беспорядочная езда была прелюдией, спиралью, сужающейся к определенному месту, где все началось, не далее как сегодня утром, хотя то посещение, кажется, лежит по другую сторону глубокой темной впадины.

Он паркуется на открытом месте у самой церкви. Нескромное здание, подсвеченное снизу, чтобы чувствовали, в какую бесконечную высоту, к самим Небесам, оно тянется. Тут тихо, ничто не шелохнется, если не считать бездомного, который ворочается на своей картонке под дверью. Джейк вылезает из машины и тяжело шагает вдоль боковой стены церкви к дому священника. Лампочке цвета сердца, которая оптимистически горит над входной дверью, слегка не хватает напряжения из-за искрящего поблизости мелкими голубыми вспышками электрического забора с запертой калиткой. Невезучий геккон закоротил цепь и поджаривается? Может быть, Бога не волнует судьба ящериц.

Нажимает кнопку переговорного устройства. Ждет с минуту, потом опять. И опять.

Сонный отец Бэтти с трудом ворочает языком. Кто там?

Это я, отче.

Кто?

Джейк Норроу, отче. Простите, что беспокою вас.

Сейчас час ночи, Джейк.

Я знаю, прошу у вас извинения, но мне надо с вами поговорить.

Отец Бэтти, разбуженный посреди приятного сновидения с участием большегрудых женщин, не рад этому полуночнику, взывающему к его сочувствию, но впускает Джейка, худо-бедно состроив заботливую мину. Пойдемте в гостиную. Джейк следует за ним в просторную комнату с пианино, искусственными цветами и