Вбежала сияющая Наташа.

– Уха готова. Тройная! Рыбацкая! – выпалила она на одном дыхании.

– Наташа, у нас гость, – укоризненно покачал головой Кочаров.

Наташа подошла к Растокину, протянула руку.

– Здравствуйте…

Она была так похожа на мать, что Растокин внутренне содрогнулся, будто перед ним стояла юная Марина.

Смутившись, растерянно спросил:

– Учишься?

– Конечно! – удивленно пожала она плечами. «Что за вопрос? Конечно, учусь!»

– Наверное, отличница?

Наташа улыбнулась.

– Пробиваюсь…

– Старания не хватает, – заметил Кочаров.

– Ничего, все равно пробьюсь, – решительно встряхнула она кудряшками.

– Я верю… – тепло посмотрел на нее Растокин.

– Пробьется… Она у нас настырная, – добавил Кочаров.

Вошел Иван Кузьмич.

– Ушицу сюда подавать или в саду поужинаем?

– Подожди, отец, с ушицей. Сначала вот познакомься. Фронтовой друг, Растокин. Валентин Степанович.

Растокин подошел к нему, поздоровался. Иван Кузьмич долго тряс руку, приглядывался, слеповато щурил глаза.

– А вы хорошо выглядите, – польстил ему Растокин. Иван Кузьмич оживился, заговорил веселее:

– Режим блюду, милый. Да и кости у меня, видать, крепкие. Кочаровы живучие. Отец мой девяносто годиков протянул, мне за седьмой десяток перевалило. А еще ничего… Силенка водится. Так что, как говорится, стар дуб, да корень свеж… А посмотри на Максима. Богатырь! Я три войны прошел – до сержанта дослужился, а он одну, и уже – полковник.

Он умолк, обвел всех испытующим взглядом, стараясь понять, какое впечатление произвела на них его длинная речь, но тут бросила реплику Наташа:

– Полковник – это еще не генерал!

– Наташа! – посмотрел на нее с укором Кочаров. Реплика словно подхлестнула Ивана Кузьмича:

– И генералом будет…

Кочаров недовольным тоном остановил их:

– Ну хватит, хватит… Разошлись… Уха остывает. Я предлагаю идти в сад. На воздухе уха вкуснее.

– В сад так в сад, – охотно согласился Иван Кузьмич. Был тихий августовский вечер, солнце только что скрылось за холмами, в саду стоял устойчивый запах яблок и летних трав. Небольшой столик находился под самым деревом, сочные яблоки висели над головой.

Иван Кузьмич с важным видом разливал черпаком в тарелки остро пахнущую чесноком и лавровым листом уху, приговаривал:

– Уха, скажу вам, получилась на славу. Под такую уху, да по такому случаю…

Все знали его пристрастие к спиртному, которое, по правде сказать, с годами стало заметно ослабевать, поэтому Кочаров с иронией заметил:

– Ты, отец, смотри в кастрюлю, не на бутылку.

– А я везде поспеваю, – подмигнул он, ловко орудуя черпаком.

Марина принесла чашку красных помидоров, свежих огурцов, нарезанную и разложенную на тарелки колбасу, сыр, ветчину.

Подняв рюмку, Кочаров повернулся к Растокину:

– Мы все очень рады, Валентин, видеть тебя… Так рады… Трудно выразить словами… Ну, за встречу!

Все были взволнованы и молчаливы. После второй рюмки скованность поубавилась, беседа пошла поживее. Вспоминали войну, службу в мирные дни. Говорили о делах сегодняшних.

Растокин изредка бросал взгляд на Марину. Она чувствовала это, смущалась, отводила глаза. В разговор почти не вступала, больше молчала, а через полчаса под каким-то предлогом ушла в дом.

Появление Растокина ошеломило ее. Мысли, тревожные, беспокойные, путались в голове, кружились, как перемешанные ветром облака.

Полк готовился к учению. В батальонах и ротах, в штабах и службах шла напряженная работа: проверяли и ремонтировали технику, готовили штабные документы, старшины получали для личного состава снаряжение и спецобмундирование, обеспечивающие части пополняли склады горючим, боеприпасами. Времени оставалось мало, и люди спешили.

Командир третьего батальона майор Мышкин обеспокоенно ходил по мастерским, поторапливая с ремонтом танков. Его батальон два дня тому назад вернулся с полигона, и теперь надо было в оставшиеся дни осмотреть технику, выполнить регламентные и ремонтные работы. Другие батальоны отстрелялись раньше и уже больше недели готовились к учению. Полигон после этого вдруг закрыли на ремонт мишеней, батальон Мышкина отстреляться не успел. Мышкин настойчиво убеждал в штабе, чтобы ему спланировали выполнение упражнений в период учений, а не срывали подготовку матчасти, но к его голосу в штабе не прислушались, сказали: «План есть план. Выполняйте».

Негодуя и обвиняя штабистов в формализме, Мышкин вывел батальон на полигон.

Тут у него произошла очередная стычка с офицером штаба, правда, уже по другому поводу.

Собрав командиров рот, Мышкин объяснил им, что экипажи танков будут стрелять по мишеням, установленным на волокуши, которые будут буксировать тягачи. Этим создавались реальные условия для стрельбы.

Офицер штаба молча выслушал его указания командирам рот, потом отозвал Мышкина в сторонку, приятельски обняв за плечи, сказал:

– Ну зачем тебе эти волокуши, Олег Григорьевич? Двойку хочешь схлопотать? Выполняй, как все, не мудрствуй лукаво. Пусть буксируют мишени по рельсам. Просто, привычно, легко. И пятерка, считай, у тебя в кармане. Вот, держи, – и он подал ему листы бумаги, на которых было нарисовано положение прицельной марки и точки прицеливания на контуре мишени с разных дистанций. – Раздай экипажам, пусть изучат.

Выслушав его, Мышкин, обычно тихий и спокойный, тут вдруг вскипел, обозвал офицера очковтирателем, разорвал и выбросил его шпаргалки.

– Завалить стрельбы хочешь? Полк подвести? – нахохлился офицер штаба. – Схватишь двойку, Кочаров тебе не простит, учти.

– Не угрожай… – огрызнулся Мышкин.

– Я не угрожаю, а предупреждаю… Я получил указания от полковника Кочарова лично, чтобы у вас тут все было в ажуре. Понял? В ажуре!

– Будем стрелять так, как я сказал. – Мышкин круто повернулся, подошел к ротным, которые с интересом наблюдали за спором двух майоров, бросил им: – Действуйте, как условились. И никаких упрощений, поблажек.

Ротные знали, что Мышкин от принятого им решения теперь не отступит, переглянулись между собой, пожали плечами, разошлись по ротам.

Стрелять по мишеням на волокушах, когда они, повторяя рельеф местности, двигаются по грунту неравномерно, то быстро скатываясь по склону вниз, то медленно поднимаясь в гору, гораздо сложнее и труднее, чем по мишеням, двигающимся прямолинейно и равномерно по рельсам. Ротные хорошо это понимали и поэтому заволновались: стрельба по мишеням на волокушах требовала от экипажей большой сноровки и высокого мастерства.