Искендеров недовольно замахал руками:

– Давай-давай, наводи критика. Язык твоя без костей… – Потом набросился сам: – А ты как танк водишь? Мотаешь туда-сюда… Как черт по мостовой… А я в цель попадай, да?

– Это тебе не асфальт. Поле… Ямы, ухабы… – угрюмо проговорил Лацис.

– А ты возьми, да притормози, когда моя стреляет, – не унимался Искендеров.

– Правильно, – подхватил Краснов, – и мишень на ствол повесь. Тогда он наверняка попадет.

Искендеров в сердцах бросил окурок, обидчиво произнес:

– Не сразу – снайпер. Первый год служим. На что Краснов сказал, вставая с лавки:

– Срок службы у нас, Искендеров, маловат. Некогда бабочек ловить. Срок службы два года, боеготовность – всегда. Понял?

Возможно, их перепалка продолжалась бы и дольше, но к ним подошел, вытирая ветошью руки, командир взвода лейтенант Карпунин.

Все встали.

– Перекур не затянули?

– Заканчиваем, товарищ лейтенант, – доложил Краснов, эффектно выбросив к пилотке руку.

– Пора за дело.

Искендеров удрученно проговорил:

– Куда спешить, товарищ лейтенант? Впереди у нас ночь…

Это насторожило Сергея.

«Разговор тут, видно, был серьезный», – подумал он и осторожно заметил:

– Ночью положено спать, товарищ Искендеров. Матисян будто только этого и ждал, встрепенулся, засветился весь, глянул на Краснова.

– Слышал? Ночью положено спать! – и обратился к взводному: – Товарищ лейтенант, а как быть, если… завтра вот так надо в увольнение? – провел он ребром ладони по шее.

Краснов не сдержался:

– Кто о чем, Матисян о свидании.

А тот горячился:

– Да ведь суббота! Ждешь ее, ждешь…

Тут вмешался в разговор Искендеров. Прищурив глаза, спросил:

– А если отличимся на учении, отпуск нам будет, да? Пряча улыбку, Сергей укоризненно покачал головой:

– Сразу и отпуск?

– Дома больше года не был. Закроешь глаза… и степь… степь… Хлеба колышутся. День иди – степь… Месяц иди – степь… – мечтательно вспоминал Искендеров.

Его широкое, скуластое лицо было взволнованно-трогательным, будто он и в самом деле шел по обширным, без конца и края, казахстанским степям, где золотисто переливались спелые хлеба, где озорно гулял сухой степной ветер, путаясь и слабея в тучных травах.

Сергея радовала привязанность Искендерова к местам, где родился и вырос, где впервые познал счастье труда, почувствовал терпкий запах собранного спелого зерна. Он представил безбрежные степи, о которых так взволнованно говорил солдат, спелые хлеба, работающих людей, и ему вдруг почудился тот сытный, неповторимый запах свежеиспеченного хлеба, которым угощала его в те далекие трудные военные годы мать…

Заметив на лице комвзвода печаль и зная, что его родители погибли в войну, Искендеров пригласил его к себе на родину:

– Товарищ лейтенант, приезжайте к нам. Моя отец, мать так будут рады…

И столько было в его голосе искренней непосредственности, надежды, что Сергей не выдержал, сказал:

– А что? Возьму и приеду… в отпуск.

– Приезжайте. Я тоже буду рад…

Глядя на застенчиво улыбающегося солдата, Сергей мысленно представил себе встречу родителей с сыном, рассматривающих его военную форму, знаки воинской доблести на груди, окрепшую за время службы статную фигуру, и почувствовал, как у самого теплой волной обдало сердце. А Искендеров все стоял, выжидательно посматривая на лейтенанта. Добродушная улыбка блуждала по его смуглому лицу.

– Товарищ лейтенант, – обратился Краснов. – Разрешите нам в мастерские?

Сергей встрепенулся, поспешно ответил:

– Да-да, пожалуйста…

Танкисты гуськом потянулись к воротам парка. Сергей хорошо знал этих ребят. Вместе с ними не раз совершал дальние походы, участвовал в учениях, выполнял упражнения на танкодроме и полигоне.

Экипаж действовал всегда слаженно, но им не хватало пока еще той сноровки и четкости, которые граничат с мастерством высокого класса. Он понимал, это приходит не сразу, для этого требуется время, тренировки. Но то, что мастерство к ним придет, в этом он был уверен. Его лишь беспокоило поведение Матисяна. Будучи по характеру вспыльчивым, горячим, правильно понимая требования воинских уставов, он не всегда их строго выполнял. Были у него случаи и опоздания из увольнения, и пререкания с младшими командирами, и даже самовольные отлучки. Его увещевали, обсуждали на собрании, наказывали, но все это как-то не особенно на него действовало. Тогда комсомольцы решили написать на завод, где он работал до армии. Кто-то сказал ему об этом, и тут надо было видеть, как он шумел, ругался, упрекал всех в черствости, жестокости, однако после этого поведение его заметно изменилось, и последние два месяца замечаний он не имел.

Сергей подошел к стенду передовиков полка.

Некоторые фотокарточки пожелтели, подписи под ними поблекли.

«Какая небрежность, халатность… – осуждающе покачал он головой. – Не могут привести стенд в порядок…» Его размышления прервал знакомый женский голос:

– Собой любуешься, лейтенант?

Повернувшись, Сергей увидел Зину, машинистку штаба. Она была в белой юбке, в красном, с синими цветами, батнике[21], как всегда, выглядела эффектно.

– И собой любуюсь, и другими, – ответил он нехотя.

– Не туда смотришь, Карпунин… – протяжно и загадочно произнесла она. – За Катей приглядывай… Отобьют.

– Не отобьют… – скупо улыбнулся он, зная ее способность на всякие розыгрыши.

Зина кокетливо повела глазами:

– Скажите, пожалуйста, какой уверенный!

– Да уж такой вот уверенный, – ответил он, а сам подумал: «Куда она клонит?»

– В Сочи собирается, – щебетала Зина.

– С какой стати?

– Ну и наивный ты, Сергей. А еще – передовой офицер! – Она сделала паузу, потом подчеркнуто добавила: – К композитору. Такие письма шлет. Сам понимаешь… Музыка… Море… Нежный шепот волны… Эх ты, танкист… «Броня крепка, и танки наши быстры…» – Зина как-то неестественно рассмеялась, пошла своей мягкой, плавной походкой.

Сбитый с толку, Сергей растерянно смотрел ей вслед.