Племена конфедерации киданей имели много общего с прочими тюркскими сообществами, включая тех, что были подвластны Караханидам и Газневидам; у историков в ходу термин слово «танство» (tanistry) для характеристики их принципов общественного устройства. Основополагающим в этой системе был принцип сосредоточения власти в руках наиболее квалифицированного представителя правящего дома. Звучит вполне демократично, но на практике все обстояло не так радужно. Правитель подтверждал претензии на трон, устраняя всех возможных соперников, включая братьев, сыновей, дядьев и племянников. Когда это кровавое состязание завершалось, все уцелевшие мужчины и отдельные влиятельные женщины собирались вместе и провозглашали победителя верховным вождем.

Сам будучи порождением этой системы, Абаоцзи пытался ей сопротивляться. Больше всего его возмущала необходимость добиваться одобрения всех племенных вождей каждые три года, как было заведено у киданей. В 916 году он основал династию по китайской традиции (впоследствии ее стали называть династией Ляо) и объявил себя императором. С собраниями раз в три года было покончено; Абаоцзи отвергал полезность этого обычая.

Киданей в целом насчитывалось не более миллиона человек, и они составляли лишь малую толику населения новой империи. Династия Ляо властвовала над преимущественно китайским населением, среди которого встречались и другие этнические группы – скажем, уйгуры и прочие. Эти группы постепенно объединялись в имперском обществе, где говорили на киданьском (языке монгольской ветви), китайском и иных языках и где мало-помалу происходило смешение культурных практик.

Абаоцзи понимал, что его подданные-кочевники сильно отличаются от подданных-земледельцев. Потому, проявив замечательное политическое чутье, он предложил новую форму правления – так называемое двойное управление, в рамках которого «северное правительство» опекало кочевые племена, а «южное правительство» заботилось об оседлых гражданах империи. Южное правительство комплектовали чиновниками, которые вели записи на китайском языке и трудились, как говорится, в присутствии. Северное же правительство было многоязычным и путешествовало вместе с императором, куда бы тот ни направлялся. Твердо настроенный создать письменность для родного киданьского языка, Абаоцзи распорядился разработать сразу два варианта письма. К слову, этот язык монгольской группы удалось расшифровать лишь частично, поскольку практически не сохранилось оригинальных документов на киданьском, и своего Розеттского камня[77] для него не нашлось.

Потомки Абаоцзи, императоры династии Ляо, постоянно передвигались по владениям в окружении свиты, из одного становища в другое, ради доброй охоты. В 938 году город – «предок» современного Пекина – сделался одной из пяти столиц, откуда управлялась империя; кидани, кстати, первыми наделили Пекин столичным статусом. (Последующие династии следовали их примеру, а в итоге Пекин превратился в официальную столицу Китая.)

Абаоцзи строил свою империю на обломках державы Тан, но после 960 года, когда возникла династия Сун, преемники первого императора киданей внезапно обнаружили, что у них появился могучий противник на юге. Династии Сун и Ляо неоднократно сходились в военных противостояниях. В 1004 году войско Ляо совершило стремительный блицкриг и очутилось южнее Пекина: кидани не отвлекались на осаду городов, которые встречались им по пути, но целенаправленно двигались к Кайфэну, столице династии Сун. Менее чем через год, когда войско киданей приблизилось к городу Чаньюань на реке Хуанхэ, всего в ста милях (160 км) от Кайфэна, китайцы взмолились о мире.

Императоры Сун и Ляо подписали Чаньюаньский договор в 1005 году. Династия Сун согласилась ежегодно выплачивать дань северному соседу – 200 000 рулонов шелка и 100 000 китайских унций серебра (2000 слитков весом около 4 фунтов (1,9 кг) каждый), а также оговоренное количество тканей.

Желая сохранить лицо, чиновники Сун, составлявшие черновик договора, избегали употреблять слово «дань», хотя, по сути, это была именно дань, которую более слабая сторона приносила более сильной. Вместо этого они употребляли выражение «военная помощь». Чаньюаньский договор оказался крайне удачным документом – он устраивал обе стороны и соблюдался более столетия. Поборы серебром и шелком были высоки, но китайцы могли себе такое позволить: эти поборы были равноценны годовому доходу всего от одного или двух китайских городов. А для Великого Ляо (государства киданей) регулярные платежи от династии Сун служили гарантированным источником доходов, благодаря чему стало возможным обходиться без привычных набегов. Если коротко, правители Ляо отыскали максимально эффективный, с точки зрения степных кочевников, способ получения доходов от богатых оседлых земледельцев – куда более эффективный, нежели нескончаемые набеги султана Махмуда на северную Индию.

Подписав Чаньюаньский договор, Сун и Ляо установили укрепленную и тщательно патрулируемую границу, торговля через которую разрешалась только в специально отобранных населенных пунктах; в итоге династия Сун начала посматривать на юг, возобновила контакты с Юго-Восточной Азией, которая постепенно стала основным торговым партнером сунского Китая.

Большинство региональных держав, включая корейское государство Корё и японскую монархию Хэйан[78], поддерживало отношения как с империей Сун, так и с Великим Ляо. Признавая военное превосходство Ляо, они нередко обсуждали важные вопросы с киданями, но одновременно ценили литературные достижения сунского Китая и продолжали импортировать книги и другие китайские товары.

Территории Кореи, Японии и Великого Ляо образовывали североазиатский буддистский блок, сопоставимый по силе с исламским блоком на западе Центральной Азии. В Северной Азии почти все исповедовали буддизм, тогда как в Западной Азии царил ислам. Для обоих блоков характерно употребление собственного официального языка: исламский блок использовал арабский и персидский языки, а буддистский блок предпочитал китайские иероглифы. Представители блоков часто консультировались друг с другом по разнообразным темам, ученые трудились в разных странах, а книги свободно распространялись внутри блоков (но не через их границы).

Япония не устанавливала официальных торговых отношений с сунским Китаем, но азиатские купцы частенько двигались из китайского порта Нинбо в порт Хаката на острове Кюсю, единственный японский порт, куда допускались иноземные торговцы. Неподалеку, примерно в часе езды на поезде сегодня, располагалось местное правительство, ответственное за приграничные контакты и решавшее, каким иноземцам позволено ступить на землю Японии, а кому надлежит покинуть Хакату.

Порт Хаката обеспечивал поступление товаров, книг и новостей из сунского Китая, а также выступал каналом для товаров из Великого Ляо и сведений об этом царстве. Составители династических историй Ляо и Сун (как и многие другие историки) фиксировали многочисленные обмены дарами между правителями, но никто из нынешних ученых не представлял, как на самом деле выглядели эти предметы, пока в 1980 и 1990-х годах не состоялись выдающиеся археологические открытия в ходе раскопок в хартленде владений Ляо.