— Толин, — продолжаю. — Из Калининграда приехал, чтобы свадьбу снять. А эти двое говорят, что наша невеста и без моих фотографий обойдётся.

— Мы не говорили, что обойдётся! — пищит “борода” неожиданно высоким голосом, — просто не положено!

— Я тебя счас самого уложу! — ревёт Димон ему на ухо. — Что вылупился?! И тебя тоже! Ляжете рядышком, как две шпалы.

— Мы будем жаловаться, — хрипит тот, что в жилетке.

— Да хоть в Лигу Наций, — говорю. — Проход освободите, лишенцы.

На лестнице пробиваемся через толпу наших и чужих гостей. Для меня они все на одно лицо. Димон перед нами раздвигает народ плечами словно ледокол.

— Шагай, дружище, а то там Танюха из твоего братана всю душу вынула. “Где Алик? Без Алика не начинаем!” — передразнивает он, — А ты правда с Калининграда? Я на Балтике служил, мы туда чиниться заходили. Ох и девчонки там у вас!

— Нет, конечно, — говорю. — Я нарочно сказал, чтобы эти два упыря отстали.

Подскакиваю от сильнейшего удара по плечу.

— Силён! — Димон ржёт мощно, словно внутри него работает дизельный двигатель, — я как “бланш” увидал, сразу понял, что ты свой пацан!

Фингал мне замазали ещё утром в доме невесты. Светлана Юрьевна решила, что раз допускает меня до церемонии, то выглядеть я должен прилично. Истратили половину тюбика тонального крема. Импортного, кажется, польского.

Оказалось, сработали некачественно. От опытного взгляда Димона фингал не скрылся.

— А ты железнодорожник, что ли? — спрашиваю из вежливости, — так мощно про шпалы завернул. Со знанием дела.

Устанавливаю дружеский контакт.

— Нет, я с автобазы, — отвечает свидетель. — С Толиком вместе работаем. Он начальство возит, а я больше по грузовой части.

Многое становится понятным. Например, как такой скромняга, как Анатолий познакомился с Татьяной, которая, судя по всему, та ещё оторва. Возил её мамашу, вот и примелькался в семье.

Удивительно, что Авдеева-старшая одобряет этот союз. Для новой советской “аристократии” это неравный брак. У тех, кто “выбился в люди” в первом поколении, гонору зачастую больше, чем у потомственных лордов. При этом жениху в доме Авдеевых радуются, словно родному сыну. В этом я чувствую какую-то неправильность, но рассуждать об этом неохота. Без меня разберутся.

— Вытяните губки и изобразите лёгкий ненавязчивый поцелуй, — доносится до меня, — Невеста, что вы вся такая всклокоченная? Мне же вас надо красивой сделать!

Татьяна бесится. Анатолий пытается её успокоить. Вокруг них бегает кругленький, словно колобок, фотограф. Его лысина сверкает в свете люстр как бильярдный шар.

— Дима, сможешь удалить товарища? — прошу я.

— Легко, — заявляет мой новый друг.

Он нависает над “колобком” и шепчет тому на ухо. Фотограф меняется в лице и быстро укатывается прочь, бормоча под нос что-то нецензурное.

— Альберт, — кидается ко мне невеста, — А нам сказали, что здесь нельзя снимать посторонним.

— Вас ввели в заблуждение, — говорю. — Я фоторепортёр. Мне везде можно.

При этом блефую. До времён первых стрингеров и “папарацци” ещё лет десять. Работа в газете не даёт мне никаких преимуществ. Снимать я могу только по редакционному заданию, и только то, что от меня требуется для издания.

Именно поэтому я не стал размахивать “корочкой” перед местными фотографами. Они вполне могут настучать заведующей ЗАГСом, та отправит запрос Подосинкиной на тему: “что за самодеятельность развёл её сотрудник в чужом районе”, и тогда неприятностей не избежать.

Но Татьяна — другой случай. Выяснять она ничего не будет, а пустить “пыль в глаза” заказчику — милое дело. В идеале потом ещё и маме своей расскажет про лихого фотокорреспондента, который может пройти туда, куда больше никого не пустят.

Хороший понт дороже денег, тем более что денег как раз и не предвидится.

В ЗАГСе светло. Высокие окна забраны узкими решётчатыми рамами. Главный зал выстлан паркетом. Успеваю заглянуть туда, пока внутрь входит предыдущая пара.

Приходит мысль, что раньше здесь возможно устраивали танцы. Провинциальные кавалеры кружили в вальсе уездных мамзелей в пышных платьях. Может, даже плясали какую-нибудь мазурку или краковяк.

Сейчас паркет выкрашен бурой половой краской и сильно вытерт. Посередине проложена узкая ковровая дорожка. По ней молодожёны идут к своему будущему супружескому счастью. Дальше дверь захлопывается.

ПА-РА-РА-РАМ… ПА-РА-РА-РАМ… ПАМ… ПАМ… ПАРАПА… — вступает оркестр, который я не успеваю разглядеть.

Гулко ухает тромбон. Трагически дребезжат медные тарелки. Молодые при этих звуках волнуются ещё больше, как перед кабинетом зубного врача.

В холле стоит кадушка с фикусом и плакат “Советская семья — ячейка социалистического общества”. Вот и вся фотозона. Здесь и планировал запечатлеть новобрачных “колобок”.

Свадебное фото в это время считается “низким жанром”. Не более художественным, чем фото на пляже с обезьянкой. Это прибежище халтурщиков всех мастей, а главный признак мастерства — поставить каждую новую пару в абсолютно одинаковые позы — как манекены, и снять с минимальным расходом плёнки.

Конечно, надо было приехать в ЗАГС заранее, чтобы выбрать подходящие локации. Вспоминаю недобрым словом Людмилу Леман, которая устроила мне этот цейтнот. Приходится импровизировать.

— Жень, — говорю, — перекрой лестницу снизу.

— Как?! — лупит он глаза.

— Очень просто, — объясняю, — кладёшь руки на перила, делаешь физиономию кирпичом и на все вопросы отвечаешь: “Технический перерыв. Пять минут”.

— А если не послушаются?

— Если не послушаются, подключим Диму.

Свидетель своим ржанием повторяет трюк с работающим дизелем.

— Перекрываешь сверху, — говорю ему.

— Сделаем!

Лестница — самое красивое, что есть в интерьере. Широкая, с деревянными перилами она изгибается полукругом.

— Идёте снизу… на меня не смотрите… говорите друг с другом…

— О чём говорить? — спрашивает Анатолий.

Я, наконец, выучил его имя.

— Кого вы хотите, сына или дочку?

— Сына, — говорит жених.

— Нет, дочку! — упрямится Таня.

— Давай тогда двоих? Сына, а потом дочку?!

Татьяна смеётся.

— Стоп! Снято!

Сверху к нам проталкивается Авдеева-старшая.

— Сколько можно?! — начинает отчитывать нас она. — Мы и так опоздали… нас все ждут…

Дальше оркестр… ковровая дорожка… “дорогие молодожёны, в этот знаменательный день”… смущённое “да”… кольца…

Отрабатываю всё дежурной репортажной съёмкой. В такой ситуации фотограф как врач, принёсший клятву Гиппократа. “Не навреди”.

Можно запороть постановочную фотосессию, корпоратив, выступление на сцене. Но если своими экспериментами “убить”, кадры регистрации, то тебя точно не поймут. А, скорее всего, ещё и не простят.