Она прервалась на последнем слове. Надежда? На что она надеется, на него или на себя? Пожелание ему благополучия будет похоже на насмешку… и пусть уж лучше письмо будет горьким, чем бесчувственным. Главное, закончить его. Переписывать даже эти несколько строк было бы мучением. Так что она оставила «надеюсь» и просто добавила: «в недолгом времени услышать, что ты решил».

Она перечитала написанное и содрогнулась. Ни слова о прошлом — ни единого намека на волшебное единство их жизней, когда один был в другом, как цветок в оболочке листа! Но разве место подобным воспоминаниям в таком письме? Она чувствовала, что хочет спрятать того, другого Ника в своей груди, а с ним и другую Сюзи — Сюзи, какой он когда-то ее себе представлял… Как далеки они оба были от теперешней ситуации!

С письмом покончено; она смотрела на запечатанный конверт, пока его присутствие в комнате не стало невыносимым, и она поняла, что должна или порвать его, или немедленно отправить. Она спустилась в вестибюль спящей гостиницы и сунула деньги ночному портье, чтобы тот отнес конверт на ближайшую почту, хотя тот сопротивлялся, ссылаясь на то, что в столь поздний час спешить нет смысла. «Не желаю держать его у себя», — упорствовала Сюзи и упрямо стояла у конторки, как была в халате, пока портье не исполнил поручение.

Она вернулась в свой номер и, увидев беспорядок на письменном столе, вспомнила о совете адвоката сделать копию письма. Копия должна была храниться в папке с другими документами по делу «Лэнсинг против Лэнсинга»! Она расхохоталась. Что за люди эти законники! Неужели он не понял, просто посмотрев ей в глаза и услышав ее голос, что она никогда, пока живет на свете, не забудет ни слова этого письма, — что каждую ночь будет лежать, как лежала сегодня, часами глядя в темноту широко открытыми глазами, а в мозгу голос будет монотонно повторять: «Ник, дорогой, был июль, когда ты покинул меня…» — и так далее, слово за словом, до последнего фатального слога?

Стреффорд уезжал в Англию.

Удостоверясь, что Сюзи предприняла первые шаги к обретению свободы, он стал открыто относиться к ней как к обрученной невесте и больше не видел причины держать это в тайне. Она понимала его нетерпеливое желание определиться с их планами; это защитило бы его от опасности положения выгодного жениха и заставило людей прекратить, по его выражению, совать нос в его дела. Теперь, когда впечатление новизны для него стерлось, к нему вернулась природная леность, и ничто так не ужасало его, как необходимость остерегаться бесчисленных планов, постоянно предлагаемых ему доброжелателями. Сюзи иногда нравилось, что он женится на ней потому, что это значило идти по пути наименьшего сопротивления.

— Жениться на мне — самый легкий способ не жениться на всех остальных! — рассмеялась она однажды, когда он стоял перед ней в тихой аллее Булонского леса, настаивая на соглашении о различных предварительных условиях. — Думаю, я для тебя единственная защита.

Странный огонек вспыхнул в глубине его глаз, и она тут же предположила, что он думает: «А я для тебя не то же самое?»

Она изменилась в лице, а он ответил, тоже рассмеявшись:

— Так оно и есть, слава богу!

Она подумала и спросила:

— Но пока… как ты собираешься защищаться еще год?

— Ты должна будешь позаботиться об этом, снять маленький домик в Лондоне. Придется, знаешь ли, присматривать за мной.

У нее готово было сорваться с языка: «Если это все, что тебя заботит!..» Но именно того она и хотела — позаботиться, насколько возможно, чтобы у них не было таких разговоров, таких мыслей. Она не могла спросить, насколько много значит для него, чтобы не быть в свою очередь спрошенной о том же, а это было бы ужасно. По правде сказать, хотя Стреффорд не демонстрировал страстную влюбленность — может, из тактичности, может, темперамент был не тот, может, просто в силу давнишней привычки преуменьшать и препарировать каждое чувство и каждое убеждение, — она все же знала, что небезразлична ему, насколько вообще кто-нибудь мог быть ему небезразличен. Если в чувстве немалую роль играет элемент привычки, если она нравится ему прежде всего потому, что он привык к ней, знает ее взгляды, ее слабости, потребности, знает, что с ней ему никогда не придется скучать и почти наверняка будет интересно, — что ж, такие вещи, хотя они и не из самых воспламеняющих, способны прекрасно подогревать его чувство. Она познала тропики, и теперь ей хотелось более умеренного климата; но мысль о том, что придется целый год нежно раздувать в нем пламя, вызвала в ней невыразимую тоску. Однако все это она как раз не могла высказать. Долгий испытательный период, в течение которого, как она знала, нужно будет развлекать его, охранять, удерживать, не подпускать к нему других женщин, был необходимой частью их ситуации. Она была уверена, что, как сказал малыш Брекенридж, сможет «блестяще с этим справиться»; но ей не хотелось об этом думать. Она предпочла бы уехать — не важно куда — и не видеть Стреффорда, пока они не поженятся. Но она не осмеливалась сказать ему и это.

— Маленький домик в Лондоне? — удивленно переспросила она.

— Ну, я думаю, у тебя должна быть какая-то крыша над головой.

— Я тоже так думаю.

Он подсел к ней:

— Если я тебе нравлюсь достаточно для того, чтобы ты когда-нибудь поселилась в Олтрингеме, не позволишь ли обеспечить тебя небольшим и более подобающим жильем уже сейчас?

Она все еще колебалась, зная, что альтернатива — это жизнь у Урсулы Джиллоу, Вайолет Мелроуз или у какой-то еще из богатых подруг, любая из которых с готовностью оказала бы щедрое гостеприимство будущей леди Олтрингем. Подобное обстоятельство со временем будет не менее унизительно для ее гордости и не менее пагубно для ее чувства независимости, чем олтрингемовская «крыша над головой». Но она медлила с согласием.

— В декабре я еду в Лондон, поживу там какое-то время у разных людей — потом можем что-то поискать.

— Хорошо, как желаешь. — Он явно счел ее колебания нелепыми, но был слишком доволен, что она занялась разводом, чтобы его разочаровал ее ответ.

— А теперь послушай меня, дорогая, могу я подарить тебе кольцо?

— Кольцо? — Она вспыхнула. — Какой смысл, Стрефф, дорогой? При всех этих драгоценностях, хранящихся в сейфе в Лондоне…

— О, боюсь, ты сочтешь их старомодными. И черт побери, почему мне не подарить тебе что-нибудь новое? Я встретил вчера Элли и Бокхаймера на Рю де ла Пэ — они выбирали сапфиры. Ты что больше любишь, сапфиры или изумруды? Или просто бриллиант? Я видел один — колоссальный… И хотел бы, чтобы он был твой.

Элли и Бокхаймер! Как она ненавидела, когда эти имена звучали вместе! Их случай всегда казался ей карикатурой на ее собственный, и она чувствовала безрассудную обиду на Элли за то, что та выбрала тот же сезон для своих матримониальных маневров.

— Не желаю, чтобы ты говорил о них, Стрефф… так, будто они как мы! Я с трудом могу находиться в одном помещении с Элли Вандерлин.