Сюзи вынуждена была признать, что ее собственные развлечения вряд ли были высшего порядка, но, с другой стороны, она терпела их за неимением лучшего, тогда как Стреффорд, который мог позволить себе развлекаться как хотел, был полностью удовлетворен подобными триумфами.

Несмотря на всю свою славу и возможности, Стреффорд отчего-то словно бы дал усадку. Прежний Стреффорд был, несомненно, крупной личностью, и она спрашивала себя: неужели материальное благополучие всегда является началом окостенения? Стреффорд был намного забавней в те времена, когда ему приходилось изворачиваться, чтобы раздобыть средства к существованию. Теперь же порой, когда он пытался говорить о политике или с апломбом рассуждал о каких-то вопросах, представлявших общественный интерес, ее поражала его ограниченность. Прежде, не имея твердого мнения в чем-то, он обычно выходил из положения с помощью беззаботной шутки или непринужденной иронии; теперь он был по-настоящему нуден, временами почти высокопарен. И она только сейчас заметила, что он не всегда хорошо слышит, когда одновременно говорят несколько человек или в театре; и у него появилась привычка повторять: «Не пойму, имярек говорит неразборчиво? Или я начинаю глохнуть?»; это действовало ей на нервы, наводя на мысль о соответствующей умственной немощи.

Впрочем, подобные мысли не все время ее беспокоили. Жизнь текла лениво, что было естественным для нее, как и для него; никогда течение ее не было быстрым, волны бурными. И в отношениях с ней он был неизменно тактичен и предупредителен. Она видела, что он до сих пор помнит тот испуганный обмен взглядами после их первого поцелуя; и чувства, что в нем бьет струйка тайного родника воображения, иногда бывало достаточно, чтобы утолить ее жажду.

Она всегда чисто по-мужски держала слово и, пообещав Стреффорду начать бракоразводный процесс, тотчас взялась за дело. Неожиданное внутреннее сопротивление помешало ей обратиться за советом к подругам вроде Элли Вандерлин, которая, как она знала, сама была с головой погружена в переговоры по такому же поводу, и все, что она могла придумать, — это обратиться за консультацией к молодому адвокату-американцу, практиковавшему в Париже, чувствуя, что с ним ей будет легче говорить, поскольку он не из Нью-Йорка и вряд ли знает ее историю.

Она была настолько невеждой в том, как осуществляются подобные дела, что была удивлена и успокоилась, когда он задал несколько вопросов интимного характера; но было шоком узнать, что просто по причине измены или несовместимости развестись нельзя ни в Нью-Йорке, ни в Париже.

— Я думала, в наше время… если люди предпочитают жить отдельно… это всегда можно устроить, — пробормотала она, удивляясь собственному неведению после стольких разрывов супружеских отношений, происшедших при ее содействии.

Молодой адвокат улыбнулся и слегка покраснел. Очаровательная клиентка явно пугала его своей привлекательностью и еще больше — неопытностью.

— Вообще-то, можно, — признал он, — особенно если… как я думаю, случай… ваш муж в равной степени жаждет…

— О, конечно жаждет! — воскликнула она, неожиданно почувствовав унижение оттого, что приходится согласиться с этим.

— Что ж, тогда… могу я дать вам совет? Лучший способ ускорить дело — написать ему.

Она слегка поморщилась. Ей никогда не приходило в голову, что адвокаты не уладят дело без ее участия.

— Написать ему… но о чем?

— Ну, выразить ваше желание… получить свободу… Остальное, полагаю, — сказал молодой адвокат, — можно предоставить мистеру Лэнсингу.

Она не знала точно, что он имеет в виду, и была слишком смущена предложением связаться с Ником, чтобы подумать о чем-то еще. Как она напишет ему такое письмо? И все же как признаться адвокату, что у нее недостанет смелости на это? Он, конечно, скажет ей идти домой и помириться с мужем. Она была в растерянности.

— Не будет ли лучше, — предложила она, — если он получит письмо из вашей конторы?

Он вежливо возразил:

— Вообще говоря, нет. Если, как я думаю, возникнет необходимость полюбовного соглашения… чтобы иметь формальное доказательство, в предвидении собеседования, разумнее, на мой взгляд, иметь несколько слов, написанных вашей рукой.

— Собеседование? Это необходимо?

Ей было стыдно показывать свое смятение этому тактично улыбавшемуся молодому человеку, который удивлялся ее непониманию; но она не могла совладать со своим голосом.

— Пожалуйста, напишите ему вы… я не могу! И я не могу видеть его! Прошу, не могли бы вы сделать это для меня? — умоляла она.

Теперь она видела, что представляла себе развод наподобие похода — или отправки слуг — в магазин за чем-то конкретным и небольшим, за что можно заплатить деньгами Стреффорда и что доставят на дом. Какой дурой должен считать ее адвокат! Она встала с холодным видом:

— Мой муж и я не желаем больше видеть друг друга… Уверена, это было бы бесполезно… и тяжело.

— Вам лучше судить, конечно. Но во всяком случае письмо от вас, дружеское письмо, было бы разумным поступком… учитывая очевидное отсутствие доказательств…

— Очень хорошо, тогда я напишу, — согласилась она и поспешила прочь, едва слыша вдогонку наставление сделать копию письма.

Вечером она села за письмо. Она могла бы отказаться от этого в последний момент, если бы в театре к ней в ложу не зашел малыш Брекенридж. Он только что вернулся из Рима, где обедал с Хиксами («Отличное зрелище — они времени зря не теряют — ты бы их не узнала!»), и встретил там Лэнсинга, который, по его словам, намерен жениться на Корал, «как только все уладится».

— Ты была совершенно права, не так ли, Сюзи, — хихикнул он, — той ночью в Венеции прошлым летом, когда все мы думали, что ты шутишь насчет их помолвки? Жаль, ты не дала тогда нагрянуть к Хиксам и послала Стреффа вернуть нас в тот самый момент, как мы уже готовы были вломиться к ним! Помнишь?

Он весело выпалил: «Стреффа», как в старые времена, но при этом неуверенно покосившись на хозяина, и лорд Олтрингем, склонившись к Сюзи, сказал холодно:

— Брекенридж говорил обо мне? Я не уловил, что он сказал. То ли он говорит неразборчиво, то ли я глохну, не пойму?

После этого было сравнительно легко, когда Стреффорд высадил ее у гостиницы, подняться к себе и сесть за письмо. Она быстро написала число и свой адрес, затем задумалась; но тут же вспомнила хохоток Брекенриджа, и слова потоком хлынули из нее.

«Ник, дорогой, был июль, когда ты покинул Венецию, и я не получала от тебя никакого известия, кроме записки, где ты говорил, что уехал на несколько дней и что скоро снова напишешь мне.

Но так и не написал, и прошло уже пять месяцев, как ты покинул меня. Это означает, думаю, что ты хочешь вернуть себе свободу и возвратить мне мою. Не было бы в таком случае добрее прямо сказать об этом? Хуже нет, чем жить в таком положении, как мы сейчас. Не знаю, как сказать, но, поскольку ты, видимо, не желаешь писать мне, может, предпочтешь послать ответ мистеру Фредерику Спиэрмену, здешнему американскому адвокату. Его адрес: бульвар Османа, 100. Надеюсь…»