Между тем если не война, то вооружённая провокация уже началась. В полночь августовский погранотряд вступил в бой с солдатами вермахта на участке одной из застав.

А что касается перебежчиков из вермахта, то Панов мог бы назвать штук пять случаев и пару фамилий. Лишь жаль, что с тем, кто навсегда вошёл в историю, очень плохо получилось.

«Германские солдаты, рабочие, крестьяне, мужчины и женщины! Что дал вам Гитлер? Жизнь в страхе и в нечеловеческих лишениях, голод, нищету, смерть», – через пять дней напишет в «Известиях» ярый фашист и антисемит Альфред Лисков[145].

Панов не зря его так обозвал. Вот что сделала из легендарного немецкого ефрейтора работа в Коминтерне. Обычная бытовуха, он лишь просил не вещать на рейх голосом с ярко выраженным неарийским акцентом, а коллеги в ответ пожаловались в НКВД.

Михаил отметил, что глаза Ненашева пусть и горят, но нет в них безумия. Так вот ты какой, совсем не чистюля.

А мог бы он сам так поступить с убитым врагом? Или нет, с той девушкой, комсомолкой, попавшей после пережитого в больницу чуть ли не с нервной горячкой. Теперь весь город не спит, а гудит слухами.

Где-то рядом грохнул выстрел, затем ещё один. Они вместе бросились к окну. Недалеко от штаба погранотряда что-то занялось пламенем и раздалась настоящая пальба.

– Это около обкома! – Михаил дёрнулся поднимать резерв.

– Дурак! Купился на отвлекающий манёвр! Смотри сюда! – Максим, видя лихорадочный блеск в глазах Елизарова, быстро ткнул пальцем в лист, якобы найденный им в полевой сумке диверсанта.

Вот теперь, не на словах, а на деле обком и горком вместе с областными управлениями НКВД и НКГБ начнут заранее наводить порядок в городе[146].

Окончив совещание, первый секретарь обкома Михаил Теплицын собирался прилечь, когда раздался телефонный звонок. Сначала позвонили из милиции, а потом НКГБ оповестило: теракт в городском парке, зверски убит советский командир. Как всегда, забрали оружие и документы. Но что сделали с телом, это надо видеть.

Неожиданно раздался звон стекла. Теплицын выглянул в окно, увидев, как несколько человек поджигали что-то в руках. Очерчивая огненную дугу, предметы разбили стекла в окнах второго этажа обкома партии.

Секретарь обкома достал из стола ТТ и несколько раз пальнул в диверсантов. Его не испугаешь! Там серьёзно обиделись, и очередь из автомата загнала смельчака в глубь комнаты. Затем в кабинет влетела бутылка с горящим фитилём.

Теплицын едва успел выскочить до взрыва, но горящие брызги всё равно попали на него, пришлось сорванной с окна портьерой сбивать пламя с одежды.

А нападавшие кинули в здание ещё какие-то пакеты. Спустя пару минут в огне раздался треск выстрелов. Заставляя приседать окружающих, рвались патроны.

Когда первый секретарь и охрана выскочили наружу, рядом со зданием было пусто, а из нескольких окон на втором этаже вырывалось пламя. Стеллажи с книгами и канцелярскими делами разгорелись не на шутку.

Решение спасать архив пришло сразу. Он не запаниковал, моментально вспомнив, где лежат дубликаты ключей от сейфов и несгораемых шкафов.

Теплицыну ситуация сейчас не казалась катастрофой. Если и было чувство растерянности, то совсем небольшое. Гнев – вот состояние его души. За наглую вылазку враг ответит, но бежать по следам поджигателей не его дело.

Звеня колоколом, летела к обкому пожарная машина.

Генерал Азаренко жил в квартире на Блюменштрассе. Нет-нет, на улице Энгельса. Просто Панов знал, что Цветочной её назовут во время оккупации.

Будто следуя законам жанра, немцы обязательно называли так одну из улиц покорённых городов. А насчёт пьянящего воздуха свободы…

Комдив вернулся домой не один, а с медсестрой. Но не выступление артистов оперетты и эстрады вызвало проблемы со здоровьем. Разговор с командармом не добавил душевной радости, а от бессилия хотелось плюнуть на всё. И что делать? Любое его решение сразу отменят. Командир корпуса по приказанию Коборкова контролировал каждый его шаг. И наверняка уже ушли документы в Москву. Нет, не на арест. Для начала снимут с дивизии. А пока шарахаются, как от комиссара 6-й дивизии, посчитанного Военсоветом армии трусом и паникёром…

– Максим, может, не надо рисковать?

– Выйдем?

В эмке их сидело четверо. Кроме Елизарова и шофера, добавился ещё один неизвестный ему тип: в комбинезоне и без знаков различия. Кто такой, Панов мог лишь предполагать. Похоже, была у начальника пограничной разведки своя специальная отчаянная группа, и Сотов тоже из их числа.

– Будь позитивнее! Иногда надо рисковать.

– Хорошо, – скривился Михаил, поняв смысл, – но ты уж, будь добр, поберегись.

Максим приложился к фляжке и пошёл сдавать тот самый, загадочный для гауптмана экзамен. Панов предложил абверу помочь пленить или убить русского командира дивизии, желая доказать свою лояльность рейху[147].

Поджидавшая русского пара диверсантов, завидев подходящего к подъезду Максима, направилась к нему. Морщась от запаха – вот надрался, пьянь! – Ненашева профессионально обыскали. Вынули ТТ из кобуры и довольно хмыкнули, увидев, что патронов в магазине нет. На всякий случай передёрнули затвор и сунули обратно. Случайности тут не нужны. Потом Максима чуть ли не пинком впихнули первым в подъезд и начали подниматься с ним наверх. Ещё один участник сцены, всё это время остававшийся в тени кустов, продолжил контролировать обстановку, ничем не выдавая своего присутствия.

Оказание «медицинской помощи» генералу принимало всё более интенсивный характер, в квартире минут пятнадцать назад погасили свет. И тут в балконной двери появилась фигура в комбинезоне, втягивая за собой Елизарова.

– Что за шутки? Кто вы такие?

– Тихо, товарищ генерал-майор! Помните Хагена? Быстро одевайтесь!

В это время Панов оценивал, насколько ведущие его ребята готовы к сюрпризам. Они, стараясь ступать тихо и осторожно, медленно поднялись на второй этаж.

– Вот тут! – указал на дверь Максим.

Один сразу приложил ухо к двери.

– Ничего не слышно. Ещё не пришёл?

Майор пожал плечами. Он генералу не сторож, но ночевать Азаренко должен на квартире, и не один.