Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не понимаешь его, верно? — спросил Максвелл в тот раз, когда Шейн видел его в последний раз.
Они говорили о незнакомце с тростью.
— Не понимаю, — признался инспектор. — Приезжать в чужой город и сразу же объявлять о своих враждебных намерениях не кому-нибудь, а представителю власти… как-то неосмотрительно и глупо.
— Если какой-то поступок кажется тебе глупым, — пожал плечами Максвелл, — он не обязательно глуп. Вполне возможно, причины странного поведения объяснят тебе, что глупостью здесь и не пахнет… Ты ведь не имел дела с террористами?
— Я как раз и забрался в этот городок на краю света, — слабо усмехнулся Шейн, — чтобы не иметь дела с чем-нибудь вроде этого.
— Суть террора в том, чтобы сначала совершить что-нибудь страшное. Невыносимо кошмарное и жуткое для любого нормального человека. В этом отличие террора от шантажа. Банальный шантажист начинает с угроз, которые может воплотить в жизнь, тогда как террорист начинает с демонстрации того, что обязательно повторится, если не уступить его требованиям… И если с шантажистом можно договориться, то договариваться с террористом вдвое опаснее, чем не разговаривать с ним вовсе.
— Уступишь один раз, — кивнул Шейн, — и конца требованиям не будет.
— Словно пролить кровь в воде, где обитают акулы, — кивнул Максвелл. — Через мгновение, там, где была всего одна, их будет уже целая стая.
— Есть идеи, как его остановить? — прищурившись на отразившийся от кофейника солнечный свет, спросил инспектор.
Детектив похлопал его по плечу и ухмыльнулся.
— У меня всегда много идей, старый друг, — сказал улыбающийся Максвелл, но улыбка тут же сбежала с его лица, — главное ведь не сдаваться. Когда гибнет кто-нибудь из нас — это плохо и почетно. Когда гибнет кто-то, кого мы не сумели защитить — это плохо и позорно. Мы ведь не будем жить в позоре, правда?
Это было последнее, что Шейн услышал от своего друга. Улыбающееся лицо Максвелла внезапно заслонило перед внутренним взором Шейна весь остальной мир. Инспектор стиснул зубы, и злая слеза закипела в уголке его глаза.
— Если смерть была быстрее тебя, — процедил Шейн сквозь стиснутые зубы, припоминая фразу из прочитанной когда-то давно книги, — то месть за того, к кому она пришла должна быть вдвое быстрее.
С трудом разжав стиснутый кулак, инспектор смахнул слезу и, протянув руку в перчатке, открыл дверь дома Мелли.
Здесь он снова замер, ощутив тот неуловимый, тошнотворный и невыносимо страшный укол скорби, который заставляет тебя замереть на месте просто чтобы сердце не разорвалось. Шейн стоял, стараясь унять бешено рвущуюся из груди боль, продолжая видеть картины из прошлого.
— Свет распространяется бесконечно, в бесконечном множестве направлений, — сказала Мелли, поправляя очки, близоруко моргая и улыбаясь. — Я всегда понимала это так, что каждое мгновение нашей жизни дает нам возможность… нет, не так… заставляет нас делать выбор. Просто шагнуть куда-нибудь или сделать танцевальное па. Погладить или ударить котенка и так далее. И если с шагами и танцами все просто, такой выбор можно сделать не задумываясь, то с котенком все обстоит сложнее. Тут уже речь идет о том, привнести в наш мир немного добра или немного зла.
— Я вообще-то спросил, — немного обескураженный Шейн даже слегка потряс головой, — все ли с вами в порядке? На ваших глазах, вообще-то, только что застрелили человека, который до этого держал вас на прицеле…
Мелли улыбнулась еще шире.
— Иногда же случаются ситуации, — продолжала она, словно не слыша вопроса инспектора, — когда выбор совсем уж ответственный. Наступает момент, когда нужно стиснуть зубы, сжать руку и выйти навстречу злу. Чтобы сразиться за или против него и тут уже даже сдаться не получится. Сдаваясь, ты уменьшаешь армию противников зла ровно на одного человека.
— Я все-таки… — снова попытался Шейн.
— Мы не меняем прошлое, — строго сказала Мелли, — и не знаем будущего. Все что мы можем сделать — это принимать решения, которые кажутся нам правильными здесь и сейчас.
Инспектор раскрыл было рот, но внезапно осекся. Он увидел, как мертвое выражение постепенно исчезает с лица того молодого полицейского, который несколько минут назад спустил курок и оборвал жизнь ворвавшегося к Мелли грабителя. Только теперь Шейн понял, к кому обращалась Мелли. Она не думала о себе в тот момент, как не думала и не заботилась о себе все эти годы, что помогала людям.
Повторю, тогда еще он не знал, что Мелли тоже мертва, а потому целых две минуты мысленно улыбался, спрятав скорбные мысли о Максвеле в дальний уголок сознания. Улыбался, вспоминая своего собрата, которому Психованная Мелли помогла пережить самое страшное, что выпадает на долю служителя закона.
Сделав глубокий вдох, Шейн собрался войти внутрь.
— Здравствуйте, инспектор, — сказали за спиной.
Шейн обернулся и посмотрел прямо в углубление на маленькой коричневой шляпе. Лица поздоровавшегося человека видно не было, но голос этот инспектор узнал сразу же.
Лейтенант Кравец был шефом отдела внутренних расследований. Выводил на чистую воду тех полицейских, что по каким бы то ни было причинам нарушили закон. Так как такие случаи были единичными, работа Кравеца в основном заключалась в поиске мелких нарушений. В связи с чем, полицейские относились к нему с особой «любовью».
— Лейтенант, — сухо сказал Шейн. — Пришли наказать кого-нибудь из моих людей за неправильно застегнутый китель?
Край шляпы приподнялся, и инспектор получил в награду за свою дерзость знаменитый рыбий взгляд Кравеца. К слову, никто не мог толком объяснить, что-такого «рыбьего» было во взгляде лейтенанта, но прозвище прилипло мгновенно и отлипать не собиралось. Челюсти Кравеца беззвучно двигались, не останавливаясь ни на секунду. Никто и никогда не видел, чтобы лейтенант клал жвачку в рот, поэтому у его коллег было две версии: либо жвачку он жевал с рождения, либо никакой жвачки не было вовсе.
— Пока я не даю вашим дуболомам нарушить мелкие формальности, — бесцветным голосом сказал Кравец, — я не даю адвокатам преступников выпускать всякое отребье на волю, прицепившись к несоблюдению мелких формальностей… но сейчас не об этом.
Кравец потыкал носком безупречно начищенного ботинка в ступеньку дома Мелли.
— Вам нельзя вести
