— Спасибо, тупожопый, — перегнувшись через гроб, он обращался к одному из своих нахалов-приятелей, Эрлу Уиллису — это он не поленился направить на Мурею партию из двухсот футболок с физиономией Моми. — Тут-то Стелла и поняла, что со мной ее ждут сплошные неприятности. Большие пиликия!

— А ты зацементировал мой луа, унитаз, да еще и знак «стоп» в него воткнул, — напомнил ему Уиллис. — Я не мог сделать ка-ка.

— Тупожопый потому что, — отпарировал Бадди. — Ладно, люди, полно реветь!

И все снова запели. Серфингисты отвлекли мое внимание от гроба, я смотрел теперь на океан и видел стадо китов, султанчики пены, вздымавшиеся над их дыхалами, — киты, как всегда в этом сезоне, плыли к Кауаи. Я счастлив, подумалось мне. Так и надо проводить похороны. В тот прекрасный день я видел во всем лишь гармонию, преемственность, обещание вечного возвращения. Ничто не погибает бесследно.

Допев, Бадди поинтересовался:

— Голодные есть? У нас тут свежие раковины и мусуби из колбасного фарша, в доме полно мяса. Навались, ребята!

Хорошо, что Бадди был пьян. Алкоголь притупляет боль. Он подал нам пример, вскоре все перепились, и, когда я кинул взгляд назад, на гроб, отбрасывавший на белый песок черный прямоугольник тени, то вспомнил, что говорил Бадди: на похоронах только один из присутствующих не поет.

Похороны переросли в вечеринку, мы вернулись в дом, и тут выяснилось, что во всех унитазах плавают по две пары золотых рыбок.

— Бадди всегда откалывает этот номер, когда люди пьют, — сообщил мне какой-то мужчина, увидев, как я растерянно выхожу из маленькой комнатки. Желая выручить меня, он присоветовал: — Все ходят вон под то манговое дерево.

— Ройс Лайонберг, — назвался он и сказал, что живет на крутом берегу за пляжем. Было что-то в моем новом знакомце: в его нерушимом спокойствии, ласковой улыбке, бросающемся в глаза здоровье, во всем облике преуспевшего, довольного собой человека, что заставило меня позавидовать ему. С виду он был совершенно счастлив.

Под громкую музыку Бадди пустился в пляс с одной из приятельниц Стеллы. Длинные волосы темнокожей женщины украшала изящная цветочная корона. Улыбаясь, извиваясь всем телом, она танцевала перед Бадди хулу. Бадди выглядел ужасно — толстый, еле двигается, пыхтит, глаза остекленели, веки отяжелели от водки. Мне было легче думать, что он растерян и скорбит в глубине души. Тут Бадди разглядел меня.

— Есть минутка? Приходи наверх, кое-что покажу.

Чуть погодя я поднялся в просторную спальню. Бадди уже возлежал перед широкоэкранным телевизором на своей резной кровати. В одной руке он сжимал какой-то маленький предмет (форма его напоминала сердечко), в другой был пульт.

— Смотри! — сказал он, большим пальцем нажимая на кнопку пульта.

Послышалась романтическая музыка, и на экран выплыло название: «Большие надежды».

— Что-то из Диккенса?

— Черт возьми, что ты этим хочешь сказать? — фыркнул Бадди. У него это название не вызывало никаких ассоциаций[31].

На экране улыбающаяся молодая филиппинка сидела в большом кресле-качалке, сверкая плечами под бретельками легкого летнего платья.

— Меня зовут Ирис Рубага, друзья называют меня «Мизинчик». Я люблю музыку, танцы и книги. Я люблю бога и родных. У меня две сестры и четыре брата. Еще мама. Папа умер.

Подбадривающий шепот за кадром:

— С каким мужчиной ты бы хотела познакомиться?

— С добрым человеком. Не важно, сколько ему лет, тридцать или даже шестьдесят. Главное — доброе сердце.

Девушка по имени Мизинчик застенчиво улыбалась, а отвечая на вопрос, разражалась приступом нервного смеха. Говорила она без запинки, но эта нервозность, этот смех, видимо, свидетельствовали о ее невинности. Большие темные глаза лани, полные губы, зубы слегка выдаются вперед, пышные черные волосы падают на плечи.

— Двадцать три года, — сообщил мне Бадди. — Настоящая кокосовая принцесса.

Не вставая с огромной постели, он слегка приподнялся; вместо телевизионного пульта в руке у него уже был стакан. Человек без образования, он похвалялся своим невежеством, как другие похваляются эрудицией: это давало ему право вести себя как заблагорассудится. Не имея понятия об истории и обычаях других народов, но склонный во всем потакать себе и своей похоти, Бадди как-то сумел воспроизвести сложный этикет, окружающий восточного деспота, этакого оттоманского пашу, — включая обычай давать приближенным аудиенцию, лежа полуодетым в роскошной постели.

— Я еду к ней в Манилу, — сказал он. — Стелла не против. Верно, мамочка? — И он потряс тем маленьким предметом в форме сердца, который был зажат у него в левой руке. — Это ее прах, — пояснил он с улыбкой и снова будто прислушался к не долетавшим до меня словам поощрения. — Гроб-то пустой.

На экране шли следующие кадры, другие девушки в легких платьицах, сидя в том же самом кресле-качалке, отвечали на те же вопросы. Все были хороши собой, но Ирис Рубага по прозвищу Мизинчик была самой молодой и обаятельной.

За несколько дней до отлета в Манилу Бадди позвонил мне:

— Я даю отвальную. Пи-Ви мне поможет. Ты тоже приходи. Без жены, это мальчишник.

Не мысля отъезда без шумной вечеринки, Бадди руководствовался еще и невинным суеверием: бурная отвальная, горы вкусной еды на столах сами по себе служили залогом успеха всего предприятия. Мы пораньше закрыли ресторан в гостинице, и я повез Пи-Ви на северный берег. Он приготовил свое фирменное чили (оно называлось «Симптомы серьезного гриппа»), чесночные хлебцы и салат «Цезарь». На десерт подали торт со свежей клубникой с Большого острова и пломбир с горячей карамелью. Собрались все приятели Бадди — Сэм Сэндфорд, Уиллис, Спарки Леммо, Ройс Лайонберг, кое-кто еще. Пи-Ви метался туда-сюда, подавая на стол; Бадди — это было ему вовсе не свойственно — вознамерился помочь.

— Кому свежемолотого перца? Кому свежемолотого перца?

Он подсыпал нам перец в чили, в салат, и свежая клубника, по его словам, тоже нуждалась в этой приправе. Мы шли Бадди навстречу — почему-то мы всегда старались ему угодить — и подставляли тарелки под струйки свежемолотого перца.

— Этот перец — особенный, — заявил он, когда трапеза закончилась. — Все вы знаете, каковы перечные зерна на вкус. — Он отвернул крышечку с мельницы и, постучав, высыпал на стол серые и какие-то пыльные остатки порошка. — Попробуйте-ка.

Пи-Ви, послюнив палец, обмакнул его в серое вещество и поднес ко рту.

— Зола! — удивился он.

— Это пепел Стеллы! — пояснил Бадди и пьяно расхохотался. Хохоча, он предъявил нам ту сердцевидную шкатулку, в которой хранился ее пепел. Шкатулка была пуста.

К темно-зеленому платью горничной была прикреплена карточка с надписью: «Ученица». В таком виде Мизинчик явилась на интервью с Бадди в Маниле. Что за интервью? Провести с Бадди несколько дней и переспать с ним. Мизинчик была одной из шести кандидаток. Если все получится, богатый американец женится на ней и отвезет ее на Гавайи.