пингвина на паперти храма, видит львов, медленно бредущих по монастырскому двору, видит молящегося енота, видит горилл и лемуров, сжимающих горящие свечи кожистыми пальцами, видит индийского слона с иконой в центре лба, который хоботом благословляет и осеняет воздушным крестом толпу иноков, облеченных в пушистые, складчатые, оперенные, чешуйчатые рясы. Выводки волчат, лисят, совят склоняются в молебствиях. У всех животных человеческие глаза, блистающие незыблемой верой.

Тит проснулся и понял, что лицо его орошено не холодным потом, а радостными слезами продолжающейся жизни. Он исцелился, причем не только телесно, но и душевно. Впрочем, «исцелился» – слабо сказано. Просто нечто невероятное произошло с ним. Произошло воскресение – если не из мертвых, то из полумертвых, и воскресший ничем не напоминал прежнего человека. То ли бесы, каким-то образом угнездившиеся в нем, были изгнаны, то ли исцелилась психическая болезнь, тянущаяся еще с младенчества, то ли просто он перестал быть человеком. Впервые с того дня, когда совершилось его изгнание из монастыря, он смог мысленно прочитать молитву, и это была молитва ко Святому Кресту:

Да воскреснет Бог, и да расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящим Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.

Даже тени не осталось от его мечты вернуться в монастырь. С бомжами он больше не тусовался – после воскрешения он сделался слишком радостным для этих сумрачных обитателей социального дна. Теперь его тянуло к людям молодым и веселым – к ним он теперь был ближе душой. Веселье ему отныне никогда не надоедало, он смеялся до упаду любой шутке, но сам не шутил. Впрочем, он не нуждался в шутках, чтобы переполняться радостью, словно хрустальный бокал лимонным соком.

Кроме трапез у Коммуниста Це-Це видел Тита однажды на задворках Большого Экрана – там один парень, ответственный за аппаратуру, крыл матом свой компьютер. Внезапно улыбающийся Тит возник за спиной компьютерщика, и губы старичка шепнули:

– Не ругай машину.

С этими словами Тит наклонился и перекрестил ухо возмущенного раба. Но как так случилось, что Тит-Иерарх (так его иногда величали) сделался кандидатом в Президенты Радости, выдвинутым на соискание президентского чемоданчика самой принцессой Настей Бриллиант, – этого Це-Це не знал.

Первым своего кандидата представила толпе принцесса Мэри Мэд. Это была обворожительная девушка в одеянии феи: на ее голых плечах сидели большекрылые бабочки, усыпанные золотой пылью, в волосах лучились звезды, на ногах – нечто вроде волшебных башмачков на каучуковой подошве с искрящимися оранжевыми шнурками, в руках она сжимала бузинную палочку с золотыми ободками. Даже глаза ее казались золотыми, настолько она была весела.

Когда принцесса Мэри приблизилась к шатру, где скрывался человек, которого принцесса хотела видеть Президентом Радости, все затаили дыхание.

И вот принцесса откинула полог из желтого шелка, и толпа восхищенно встрепенулась и расцвела рукоплесканиями и возгласами. Из глубины шатра выступила девушка, являющая собой абсолютную копию принцессы. Те же ликующие глаза, та же самая воздушная улыбка, чающая великого праздника. Те же золотые длинные волосы, рассыпающиеся крупными ювелирными завитками, источающими медвяный свет. Тот же наряд феи, та же бузинная палочка в руках. Кандидаткой принцессы Мэри была ее сестра-близнец – равнопрекрасная Энни Мэд.

Люси Скай не уступала в красоте и обаянии праздничным близняшкам Мэд. Можно даже сказать, что красота ее была более витальной и разящей, при том что Люси обладала гибким и словно бы отполированным телом богини-гимнастки, столь смуглокожим и сверкающим, что это позволяло ей полностью обходиться без одежд. Ее темные ароматные волосы были провиты живыми и умирающими цветами – сложными и загадочными знаками, начертанными кое-где светящейся кистью: эти знаки казались прилетевшими из глубокой древности, возможно, из времен дочеловеческих рас. Лицо Люси Скай чудилось одновременно младенческим и дочеловеческим, но дикие и упоенные ее очи пели зыбкую песню о будущем, где не будет ничего, кроме летающих цветов, хохота и до боли прозрачных слез. Она словно бы только что смеялась и только что плакала, словно только что она ныряла в колодец и взбиралась на гору, словно бы только что она сосала материнскую грудь и прыгала через скакалочку, словно бы только что она прорубала себе путь среди седых лиан и пауков, словно бы только что она сделалась черной колибри и дочерью архиепископа, словно бы только что зародились все миры, словно бы только что она перешагнула через горящий мост, словно бы только что опрокинулся белый столик и прибыл белый кролик, обронивший перчатки и веер. Все были не на шутку заинтригованы, и среди радостных царило любопытство – все хотели знать, кого нагая принцесса сулит им в президенты.

Люси одним рывком распахнула кандидатский шатер, и всем предстала чернокожая русалка, с ног до головы покрытая белыми морскими раковинами.

Третья принцесса Кока отточенно и колко танцевала, изгибая свое стройное и узкое тело, затянутое в белоснежный эластичный скафандр. Верхняя часть ее лица была закрыта огромными зеркальными очками, отражающими сетчатые купола, изогнутый пляж, овальное море, вихрящийся персиковый закат, ее губы выражали нечто вроде капризности небес – это была принцесса на горошине, но при этом горошиной был маленький сверкающий земной шар с очаровательным тайником внутри.

Ее кандидатом оказался великан-травести по прозвищу Алебастровая, его, или лучше сказать ее, знали все: никто не мог соревноваться с Алебастровой в танце, она не знала усталости и рубилась на танцполах все ночи подряд, безоглядно даря электрическим пляскам свое невероятно мощное и накачанное тело, облаченное в женские тряпки. Говорили, что и в сексе Алебастровая проявляла такие же бешеную неутомимость, дикий азарт и царственную всеядность.

Четвертая Принцесса Радости по имени Настя Бриллиант представляла собой привет издалека, долетающий до кипящего летнего пляжа из совсем иных миров: из мира сказочной зимы, из мира заснеженных лесов, из мира ледяных корост, лучащихся миллиардами алмазных искр, она была приветом из прохладного космоса, где обитают блуждающие сугробы. Будучи самой младшей из четырех Принцесс Радости, Настенька сохраняла на своем лице отпечаток снежного детства, отсвет глубокого морозного сна, сна предрождения, приносящего сладостный отдых и хрустящее воскресение из