Стреляли не из калитки, что хотел отворить мальчонка, а с конца переулка, из-за какого-то полуразрушенного дувала. Василий переждал первый и второй залп. Прикинул по выстрелам: бьют из трех винтовок — не густо. Ребята хотели ответить, но Прудников не разрешил: пусть палят, нам расходовать патроны не гоже — маловато их. Он решил пройти в калитку, но для этого надо было пересечь хоть и узкую, но улицу, поставить себя под выстрелы. Ползком безопаснее, да марать себя перед бандитами стыдно. И Василий шагнул через дорогу, в пыль глубокую, шагнул, не торопясь. Следом кинулся Плахин. И вся четверка тоже пошла. Запрудила улочку.

Басмачи молчали. Дали пройти бойцам. Но вот напоследок щелкнула винтовка. Всего лишь одна пуля сорвалась и угодила в Плахина. Не везло парню. Всю жизнь не везло. Схватился за бедро, охнул. Поджал ногу, оседать стал. Подхватили ребята и так, вместе с раненым вошли в калитку. Впереди мальчишка, за ним — Прудников.

Двор пуст. Стоит супа[17], застеленная паласом и одеялами, на самом краю поднос с чайником, пиалой, начатая лепешка. Кисть белого винограда лежит. А хозяина нет. Никого нет. Тихо. Одна перепелка в полузавешанной платком клетке беспокойно покрикивает.

Плахина усадили на супу. Стали перевязывать рану. Он чуть застонал, но смолк — понимал, терпеть надо, не дома.

— Кто хозяин? — спросил громко Василий.

Минуту, а то и больше, стояла тишина, потом неведомо откуда прозвучали слова по-русски:

— Убери наган!

Прудников сунул оружие в кобуру. В свою очередь потребовал:

— Выходи, не трусь!

На террасе появился человек, к удивлению Василия и остальных бойцов не русский. В чалме, с черной кудрявой бородкой и большими глазами навыкат. Легкий чекмень покрывал его довольно тучное тело. Он сказал:

— Нема керяк? Что надо?

Ясно, до сего времени разговаривал с Прудниковым не он, кто-то другой, скрытый за окном.

— Шала. Рис, — ответил Василий.

Хозяин объяснил: никакого риса нет, и вообще ничего нет.

— Где русский? — поинтересовался Прудников.

— Русского тоже нет...

Василий нахмурился.

— Ну, вот что. Через десять минут караван должен подойти к чайхане... — Он вытянул из кармана часы, позаимствованные на время операции у Плахина, щелкнул крышкой, глянул: — Время истекает. Действуйте!

— Какой рис... Никакого риса нет... Сколько месяцев не видели крупинки... Голод...

— Рис! — крикнул Василий и снова выхватил наган. — Десять минут на размышление.

Тучный, неповоротливый хозяин хотел юркнуть в дверь, но громовой голос Прудникова прижал его к створке:

— Назад!

— Нет риса, — взмолился чернобородый.

Гулкий многоствольный треск винтовок оглушил кишлак. Он звучал в нескольких местах, но громче и напористее всего на юге, там, где дорога выходила к горам. Загрохали копыта коней.

— Рис! Быстро, а не то я прошью твою упрямую башку, — заорал Прудников и вбежал по ступенькам на террасу.

Чернобородый поднял руки:

— Сейчас... Сейчас...

Стрельба участилась. Шел бой. Шел на окраине. Видимо, ребята сдерживали напирающих басмачей. Василий не знал, что Карагандян захватил уже на выходе из селения шайку. Пока шла переписка и переговоры, бандиты решили тайком уйти. Человек двадцать направились тихим переулком в степь и здесь наткнулись на милицейский заслон. Началась перестрелка. Бандиты спешились. Повели огонь из-за укрытия.

Прудников хоть и не знал, что произошло, но догадался — банда уходит. Надо было в какие-нибудь минуты решить дело с хозяином.

Чернобородый торопливо спустился с террасы и выглянул на улицу.

Опять вдоль переулка засвистели пули. Басмачи, не разобрав, кто вышел, начали обстрел.

— Стой! Не стреляй! — заорал испуганно хозяин. — Идет Ниязбаш...

Огонь стих мгновенно. Хозяин, не доверяя все же своим, прыгающей походкой шел около дувала, натужно сопел и охал. Прудников шагал сзади, почти касаясь рукой спины Ниязбаша. Он не сомневался, что чернобородый ведет его к месту стоянки каравана, но в то же время досадовал на неудачу — покинул двор, где остался с бойцом Плахин. Мало ли что может случиться. Дом ненадежен, кто-то притаился в комнатах. Уж русский наверняка ждет, когда стихнут шаги, чтобы наброситься на раненого Плахина. И один ли русский? Могли притаиться человек десять, а то и больше.

— Вернитесь, — шепнул Василий двум ребятам. — Вернитесь и охраняйте двор.

Чернобородый почти бежал. Вприпрыжку, держась стены. Василий едва поспевал за ним. Неожиданно хозяин остановился, повернул голову:

— Не боишься, начальник?

— Иди!

— Все же поостерегись, начальник...

Прудников почуял в голосе чернобородого угрозу. Ни с того, ни с сего хозяин обрел смелость. Возможно, они шли сейчас рядом с засадой или приближались к месту расположения банды. Однако отступать было поздно. Да и нужно ли?

Распахнулась калитка, и чернобородый метнулся в нее. По инерции ввалились во двор Прудников и сопровождавший его боец. Моментально створки захлопнулись.

— Руки вверх!

Команда прозвучала справа. Прудников не оглянулся. Не было надобности — впереди тоже крикнули и наставили на вошедших маузеры и винтовки. Человек шесть басмачей злобно и выжидающе смотрели, как красный командир взводит курок нагана.

Смотрели, но не стреляли.

Тут нужна была выдержка.

— Где рис? — как мог спокойнее спросил Василий.

Он делал вид, что не замечает маузеров, не замечает джигитов. Главное, не придает значения присутствию здесь элликбаши[18]. Тот стоял посреди двора и, широко расставив ноги, постукивал черенком камчи о голенище сапога.

— Где рис? — повторил Прудников.

Элликбаши, морщась от назойливого и тревожного треска винтовок, что доносились с окраины кишлака, произнес:

— Джигиты, сопровождающие караван, должны уйти свободно. Так сказано в бумажке.

Василий кивнул:

— Слово наше закон. — Опять пришлось доставать часы Плахина, щелкать крышкой и всматриваться в стрелки. — Но обещанное время истекло. Вместо двадцати минут прошло добрых полчаса. Сдавайтесь!

— Кяфир[19]! — зарычал элликбаши. — Ты сдохнешь здесь. — Он взмахнул плетью, изображая неистовую злобу.

— Веди караван к чайхане, — приказал Василий.

Какую-то долю секунды элликбаши раздумывал, боролся внутри с гневом и отчаянием, и вдруг кинулся на Прудникова.

Неведомо откуда в левой руке у него оказался нож. Всего три или четыре шага отделяли элликбаши от Василия, и на третьем шаге басмач упал, сбитый выстрелом из нагана. Дважды нажал собачку Прудников и оба раза угодил в живот. Элликбаши сжался и как-то через плечо, набок, рухнул на землю, прижимая обе руки к поясному платку.

— Ведите караван, — прерывающимся от волнения голосом, обращаясь уже к джигитам, произнес